НОВОСТИ СЕГОДНЯ
Книга сотрудницы Государственного музея истории Санкт-Петербурга посвящена женской обуви XIX–XX веков, истории появления разных моделей и их влиянию на культуру. Подробности — в материале «Известий».
Мария Терехова
«Очерки культурной истории обуви в России»
Москва: НЛО, 2025 — 324 с.
Книга сотрудницы Государственного музея истории Санкт-Петербурга Марии Тереховой естественным и органичным образом выросла из каталога «Женская обувь XIX–XX веков в собрании ГМИ СПб» — первого в России полного научного описания музейной коллекции обуви, составленного в 2022 году. Описывая и систематизируя музейные ботинки и туфли, распределяя их по категориям, исследовательница в то же время старалась осмыслить каждую вещь культурно-исторически.
Констатируя, что опыт такого осмысления не имеет хоть сколько-нибудь значительных аналогов в отечественной культурологии (прикладные публикации на тему обувного дизайна и технологии «фактически не касаются вопроса культурной семантики обуви и костюма»), Терехова не претендует на «всеохватность» своего исследования, отсюда и скромное жанровое определение — «очерки». Однако сборник этих очерков не сводится к разрозненным наблюдениям, а, наоборот, производит очень цельное впечатление благодаря культурно-семиотической оптике, которая служит методологической основой. «Культурные смыслы материальных вещей — сложный, комплексный предмет исследования. Поэтому в поиске ключей к интерпретации обуви как культурного текста приходится обращаться и к понятиям из области социологии, культурной антропологии, искусствознания, и к приемам дискурс-анализа», — пишет автор.
Впрочем, самое ценное в получившихся «Очерках...» — не столько внушительный категориальный аппарат и звучная терминология с отсылками к таким авторитетам, как французский толкователь всего на свете Ролан Барт или классик социологии Георг Зиммель, а эмоциональная составляющая. Она особенно ощутима в финале, когда автор уже не только теоретизирует, а берет в руки чьи-то ботиночки и пытается представить ту, что их носила, хотя ее давно нет в живых.
Но, чтобы оставить потомкам такой буквальный след своего пребывания на свете, жителю России испокон веков приходилось прилагать недюжинные усилия — это одна из сквозных мыслей книги Тереховой, подробно разъясняющей, почему в нашей стране всегда было тяжело как следует обуться. Речь идет не только о катастрофическом «обувном голоде» времен Первой мировой и Гражданской войн, когда обувная промышленность переориентировалась на военные нужды. Неспроста одна из глав, посвященная эпохе сталинского «Великого перелома», имеет подзаголовок «Снова нечего обуть».
Но и о том, что в первые десятилетия XIX века, с которых Терехова начинает свой исторический экскурс, «обуваться в первоклассных магазинах среди зеркал могла позволить себе лишь небольшая часть горожан», а массовая публика попроще довольствовалась услугами сапожников-кустарей, среди которых наблюдалась своя иерархия. «Кустарей-обувщиков высокого класса называли «волчками» — они «совершенствовали свое мастерство до художества, — цитирует Терехова очерк Михаила Пришвина 1925 года «Башмаки: Исследование журналиста». — Противоположностью волчков были так называемые погонщики — те, кто заботился прежде всего о количестве, а не о качестве».
Анализируя особенности дореволюционного обувного производства, в котором сосуществовали прогрессивная механизация и традиционные кустари, автор книги выделяет проблему, которая носит не столько экономический, сколько анатомический характер: обувь далеко не всегда подходила покупателю. «Петербургский краевед Петр Столпянский полагал, что фабрикант может приготовлять обувь лишь на нормальную ногу, а она встречается очень редко», — пишет автор. По мнению Тереховой, Столпянский оказался прав лишь наполовину: кустарь обслуживал представителей обоих полюсов потребительского рынка в России: от самого бедного городского люда до самой взыскательной и состоятельной публики, не желающей носить фабричную обувь из соображений эстетики, удобства, моды и статуса.
Статусность, или, иначе говоря, семантическая нагруженность обуви, — главная тема «Очерков...», в которых за каждым бытовым или литературным примером последовательно вскрывается социологический смысл. Символическое значение обуви на разных этапах российской истории Терехова иллюстрирует примерами не только из литературы (скажем, чеховских рассказов, где неприятные персонажи часто ходят в калошах), но и из кинематографа. Например, из «Аэлиты» Якова Протазанова, где «роскошным туфлям «буржуек» противопоставлены лапти и обмотки крестьянок», или из «Истории Аси Клячиной» Андрея Кончаловского, где поклонник привозит селянке Асе подарок из города — туфли на каблуках. Здесь автор книги усматривает аллюзию на сказочный сюжет из «Вечеров на хуторе близ Диканьки», где кузнец Вакула уповает на волшебную силу красных черевичек, способных растопить женское сердце.
Сакральным смыслом наделены, по мнению Тереховой, и красные туфли героини фильма Алексея Балабанова «Груз 200», появление которых исследовательница называет самым мощным появлением пары туфель на советском/постсоветском киноэкране. «Лодочки вместили в себя базовую межкультурную семантику красных туфель — опасность, своеволие, притягательность, восходящую в западном культурном контексте к зловещей сказке Ганса Христиана Андерсена «Красные башмачки»; специфическую семантику советского, акцентирующую исключительную ценность туфель, а также ключевой «нерв» фильма — всепроникающий страх и насилие». С бытовой точки зрения эти туфли 2000-х годов в фильме, действие которого происходит в 1984-м, являются анахронизмом, на который сознательно пошли режиссер и художник по костюмам Надежда Васильева. По авторской задумке, фразу «Дяденька, я туфли забыла — мамины!» может понять только человек, который жил в то время и который знал, что такое туфли для советской женщины.
У туфель из «Груза 200», легко перепрыгнувших из своего времени на 20 лет назад, благодаря семантической нагрузке возникли такие же «особые отношения с темпоральностью», о которых Терехова пишет в главе о советском модном дискурсе, проводя дихотомию между официальной и повседневной модой.
В последних очерках к этим разновидностям моды добавляется еще и третья, альтернативная, появившаяся в бурные 1990-е. В заключительной части книги терминология крепчает, и «темпоральность» еще не раз пригождается исследовательнице — например, когда речь заходит о секонд-хенде. По оценке автора, российская повседневная мода 1990-х годов оказалась на пересечении двух парадигм отношения к вещам, в полной мере не принадлежа ни одной из них. Вещи с внушительным советским прошлым и семейными историями передачи из рук в руки здесь соседствовали с новыми вещами-однодневками.
И все-таки к финалу Терехова немного снижает концентрацию научной фразеологии и ловит лирическую, почти сентиментальную волну, говоря об обуви не в семиотическом, а в человеческом аспекте: «Простая пара туфель может стать — и становится — точкой пересечения культурной истории общества, страны, мира — и личной истории частного человека. В следующий раз в прихожей посмотрите на свои любимые старые ботинки с должным уважением».
Похожие новости: