Писатель Евгений Абдуллаев: «Мне не хватает веселых талантливых книг»

Ташкентский писатель Евгений Абдуллаев этой осенью стал лауреатом премии «Ясная Поляна» за роман «Катехон». «Культура» поговорила с ним о цели литературы, влиянии кризиса на искусство и любви к Ильфу и Петрову.

— Ваш приход в литературу вы как-то назвали спонтанным поступком. Почему?

— Я не собирался быть профессиональным писателем. В детстве, лет в семь, мечтал стать водителем троллейбуса... Позже я очень долго готовился быть художником: ходил в изостудию, собирался поступать в театральный институт на факультет графики... Не случилось. Поступил на философский факультет. Окончил. Защитил кандидатскую. И даже до сих пор продолжаю двигаться в сторону философии, «любви к философии», если можно так сказать. Преподавал и преподаю ее, пишу какие-то статьи... Философия ведь — «любовь к мудрости». А у меня, получается, — любовь к любви к мудрости. Приближаюсь — и никак не приближусь.

— А кто вас поддержал в решении заняться литературой? «Липок», кажется, в вашей жизни не было?

— Не было. Моими «Липками» были друзья — поэты Вадим Муратханов, Санджар Янышев. Если бы встретил сверстников-философов, с которыми можно было вот так же говорить о философии, обсуждать какие-то философские тексты, свои и чужие, все могло сложиться по-другому. Не встретил...

— Мир сейчас раздираем геополитическими противоречиями. Какова роль искусства в мире, стоящем на краю гибели?

— Мир, в общем-то, всегда неблагополучен. И в этом — шанс для существования литературы. Там, где все сытно, мирно, комфортно, искусство не возникает. Там будет только искусство супермаркета, которое может человеку «сделать красиво». Пушкин писал «Маленькие трагедии» в карантине. Кругом — эпидемия холеры, он не может вырваться к своей невесте. Он заперт; возможно, ожидал, что может и сам заразиться. И вот он создает великую драматургию.

«Времена не выбирают, / В них живут и умирают». Я бы добавил: в них еще и пишут. И в них еще читают, что важно. Мир всегда будет немного больным, где-то — умирающим, где-то — совсем при смерти. И литература, следуя своей внутренней клятве (что-то вроде «клятвы Гиппократа»), будет пытаться помочь миру и себе.

— Помочь выжить?

— Выжить — не всегда цель. Выжить — а для чего? Цель — наполнить жизнь смыслом. Как показал замечательный австрийский философ и психиатр Виктор Франкл, люди перестают хотеть жить тогда, когда теряют смысл. А литература помогает человеку обрести смысл. Либо понять, что «готового» смысла нет — иди и ищи сам. Но при этом подскажет, куда идти и где этот смысл, возможно, «обитает». Серьезная литература сама производит смыслы, но не навязывает их. Это же не религия, не политика...

— А «серьезная литература» — это, собственно, что такое?

— Условно говоря, то, что не является литературой массовой, коммерческой, созданной для того, чтобы человека отвлечь, развлечь. Человеку наедине с самим собой, в общем-то, не очень комфортно — без игрушек, без гаджетов, без дел каких-то срочных. И развлекательная, массовая литература создается для того, чтобы человек наедине с собой не оставался. Рассказывает что-то про пришельцев или про таинственных убийц. А серьезная литература тоже, конечно, развлекает, иначе читать не будут; но только отчасти. Ее цель не развлечь, а вернуть человека к самому себе. Позволить ему как-то иначе на себя посмотреть, на свою жизнь, на свое время.

— Мне сложно представить Достоевского, который, садясь за письменный стол, говорил: «Так, сейчас я верну человека самому себе»!

— Не обязательно, чтобы писатель это осознавал. Важно, что он это делает. Достоевский, возможно, думал это немножко в других словах, но приблизительно так. Да, у него было множество разных целей, когда он садился за письменный стол. В конце концов, ему нужно было кормить свою семью, семью покойного брата, да еще и пасынка. Он мог писать развлекательно, у него был водевильный рассказ «Чужая жена и муж под кроватью». Он мог бы писать подобное и дальше: «Чужая жена и муж под кроватью 2», «Чужой муж и жена под кроватью 3»... И было бы все хорошо, да? Был бы гораздо более состоятельным человеком...

— Проанонсируйте — хотя бы коротко — вашу новую работу.

— Условное название — «Афанасий». Он об очень интересном и очень малоизвестном святом, жившем в XVII веке, Афанасии Брестском. К слову, он сам написал свою биографию. Правда, далеко не всю и не слишком подробно, но читать ее очень интересно. Эпоха — Речь Посполитая. Места действия — Брест, Варшава, Киев, Москва... Писать трудновато; он же был монахом, в романе нет любовной линии. Впервые для меня.

Другой важный момент. Для каждого романа пытаюсь, сохраняя свой стиль, все же как-то немножечко трансформировать язык. Понятно, что язык в «Катехоне», где главный герой родом из Самарканда, а действия происходят в Германии, не может быть таким же, как язык «Рая земного», где действия происходят в российской провинции. А в «Рае земном» не может быть языка романа «Поклонение волхвов», где действия происходят в XIX веке, начале XX и 70-х годах XX века. И нужно каждый раз изобретать немного другой язык. Чуть-чуть. И в «Афанасии» поставил себе трудную и очень интересную для меня, как автора, цель: придумать язык, который бы вмещал в себя и современный русский язык, и белорусский, и украинский, и польский, и церковнославянский. И не в виде стилизации или вкрапления, а как органическую часть языка повествования.

И при этом роман пишется прежде всего для русского читателя, современного. И должен быть ему понятен, хотя бы интуитивно.

— Вы с таким азартом стали рассказывать про новую книгу, что мне уже не терпится ее прочесть!

— Работа идет медленно именно из-за того, что язык там действующее лицо. Афанасий Брестский был воспитателем одного из как бы сыновей Лжедмитрия. Там вообще очень интересная биография. Я вначале собирался писать что-то в виде ЖЗЛ. А это вырулило на что-то, более похожее на фикшн. Все равно текст решит так, как ему лучше; главное, не мешать ему.

— Спасение мира начинается со спасения души. Как прокомментируете?

— Да, этим начинается и заканчивается. Литература вообще-то о душе. Если это серьезная литература. Это, конечно, не значит, что текст надо превращать в проповедь.

— А ваши любимые Ильф и Петров — это тоже про спасение души?

— Да, Ильф с Петровым — мои любимые. Время от времени очень любил перечитывал «Двенадцать стульев». Хотя сейчас мне это уже не так интересно и не так близко. И все же это удивительно веселая, талантливая, радостная вещь. Смешная — в хорошем смысле этого слова. Смех тоже бывает очень разный — и целебный, и разрушительный. Когда человек относится к себе очень серьезно, а вот над другими готов смеяться — это смех разрушительный, смех без самоиронии. Он не имеет отношения ни к спасению души, ни к «воспитанию чувств». Так же, как и железобетонная серьезность, не терпящая никакой улыбки.

— Интересно вы пересказали финальную реплику фильма про Мюнхгаузена! «Улыбайтесь, господа, улыбайтесь...»

— Да, совершенно верно. Очень люблю этот фильм... «Двенадцать стульев» писались в конце 1920-х, когда советская правильность, которую мы с вами еще застали, вызывала уже только изжогу. На заре Советской власти везде звучало: мы строим новый мир, мы его делаем лучше. И тут приходят Ильф и Петров, которые начинают над этим всем смеяться. То же самое — и в пьесе Горина о Мюнхгаузене. Там тоже смех над этой натужной серьезностью, которая пытается выдать себя за что-то единственно правильное.

— Прошу прощения, а вам не кажется, что сегодня мы снова на грани натужной серьезности?

— Есть такое ощущение. Мне не хватает веселых талантливых книг.

— Писатель — тот, кто не принимает мир таким, каков он есть. Согласны?

— И согласен, и не согласен. Писатель не принимает мир таким, каким он кажется. Он пытается как раз понять, каков мир есть. Каким образом? Создавая собственные миры. Писатель — это человек, который создает собственные миры. Есть мир Достоевского. Он не похож на мир Льва Толстого, он устроен иначе. А мир Толстого отличается от миров Гоголя, Чехова.

— Мир сложен, он противоречиво устроен, но тем не менее есть некое равновесие пороков и добродетелей — так?

— Да, если смотреть в целом. «Сотри случайные черты — / И ты увидишь: мир прекрасен». Но в каждой конкретной ситуации равновесия не существует. Что-то преобладает, либо несправедливость, либо, наоборот, справедливость.

— И что же делает писатель?

— Пишет. Как всегда. И при помощи создаваемого текста пытается прежде всего как-то разобраться в мире, разобраться в себе, разобраться во всем, насколько это возможно.

— В помощь ли ему две буквы — ИИ?

— Это личный выбор писателя — использовать или не использовать в работе искусственный интеллект. Другое дело, как это повлияет на читателя. Я имею в виду возможность любому генерировать тексты с достаточно большой легкостью. Пока я это увидел в музыке. На последнем Волошинском фестивале, вы помните, была презентация проекта, с помощью ИИ сгенерированы песни на стихи современных поэтов. Потом был большой спор. Коллеги утверждали: это все такое банальное. Извините, ну, а то, что пишут барды, — это все сплошь высоко оригинальное?

Но если говорить о писательстве, то радости тут мало... Ладно, надо просто жить и работать. Уже сколько раз мы литературу хоронили — и все ничего. Когда поэты встретились после революции 1917 года, в холодном и непригодном для жизни Петербурге, кто-то из них сказал: ну вот, все кончилось, культура кончилась. На что Блок ответил: «Ну, да, если мы скажем, что все кончилось и не будем ничего делать, то все кончится. А если мы будем продолжать что-то делать, то, может быть, что-то и продолжится».

— Знакомое кредо: «Делай что должно, и будь что будет»!

— Абсолютно.

— Но некоторые читатели, к сожалению, не способны отличить тексты, написанные роботом. И таких несведущих и непритязательных, думаю, будет все больше.

— Технический прогресс постоянно ставит перед литературой страшные вопросы. Когда в конце XIX века появился кинематограф, это тоже был вызов для литературы. Люди вместо того, чтобы читать книжки, повалили в кино.

Искушение кино мы выдержали. Искушение телевидением. Помните в фильме «Москва слезам не верит», 1979 года, говорилось, что через двадцать лет будет везде «одно сплошное телевидение»? Тогда ведь тоже казалось, что перестали читать книжки, а только смотрят телеящик. Сейчас у нас искушение искусственным интеллектом, еще более страшное. Граница между читателем и писателем вроде как полностью размывается. Ты можешь с помощью искусственного интеллекта писать стихи, сочинять песни. И вообще делать все что угодно.

— Сбор информации — дело трудоемкое. И не секрет, что программы делают за три минуты любой реферат. Тот же Швыдкой публично говорил, что 70 процентов студенческих работ — сгенерированы. А вы уже пользовались ИИ?

— Нет, никогда. Конечно, пользуюсь «Гуглом». Но прежде я прошел период другого поиска: сидение в библиотеках, конспектирование книг. Мне кажется, это оптимально: человек вначале учится что-то делать сам. Ведь в начальной школе на уроках математики детям не разрешают пользоваться калькулятором, им говорят: складывайте, вычитайте, делите и умножайте в уме.

То же можно сказать и молодым авторам: научитесь вначале писать сами, а потом, пожалуйста, и «Гугл» вам в помощь, и искусственный интеллект, и прочие GPT-чаты. У тех, кто не научился писать самостоятельно, мозги будут в этом плане изначально атрофированы. Это страшно.

Досье «Культуры»

Евгений Викторович Абдуллаев родился в 1971 году в Ташкенте. В 1993 году окончил философский факультет Ташкентского госуниверситета. Стихи и проза публиковались в литературных журналах России, Узбекистана, Франции, США и других стран; переведены на английский, французский, польский, корейский и узбекский языки. Лауреат премий «Ясная Поляна» (2025), «Русской премии» (2005, 2011), поощрительной премии «Триумф» (2006). Как литературный критик отмечен премиями Anthologia (2010), журнала «Вопросы литературы» (2009, 2020) и дипломом журнала «Дружба народов» (2020). Автор трех поэтических сборников, десяти книг прозы, в том числе романов «Поклонение волхвов», «Рай земной», «Великие рыбы», «Катехон». Преподаватель истории философии в Ташкентской духовной академии, главный редактор духовного литературно-просветительского журнала «Восток Свыше» Ташкентской епархии; диакон. Стихи и прозу публикует под псевдонимом Сухбат Афлатуни. Живет в Ташкенте.

Фотографии предоставлены Евгением Абдуллаевым. Фото на анонсе: Александр Авилов/АГН «Москва»