Моя советская школа: первый раз в первый класс

Воспоминая о советском детстве. Буквально только что здесь на «ВО» прочитал очередную статью о советской школе и подумал, что мне ведь точно есть что вспомнить о том времени. А раз есть, то почему бы об этом и не написать, уверен, что многим это будет весьма интересно. Уж больно всё не так тогда было, как сейчас.

Итак, как я уже как-то об этом писал, вся тогдашняя улица Пролетарская, где я жил, была застроена деревянными домами, а всё свободное время мы проводили в играх в наших дворах. И вот как-то мой старший товарищ Сашка Мулин утром в прохладный сентябрьский день пошел в школу, и мы лишились товарища по играм. Хорошо помню, что я по этому поводу сказал: «Пускай идет и двоек там наполучает». Вообще-то я должен был идти вместе с ним, но из-за того, что день рождения у меня в октябре, меня решили отдать в школу через год.


И вот год спустя и меня тоже мама отвела в школу. Школу № 6 на Заводском шоссе г. Пензы. Находилась она недалеко от нашего дома, что было удобно, но нужно было переходить железную дорогу, и нас, детей, всегда предупреждали быть на стороже. Школа мне показалась огромной, а учительница, бывшая мамина подруга, согласившаяся меня взять в свой класс (две другие отказались!), напомнила… губернатора из сказки про Буратино, у которого было в избытке подбородков.

Рассадила она нас по партам, родители остались стоять в проходах, и стала она нам о чем-то говорить. Непонятном и скучном. И решил я, что самое время познакомиться с девочкой, с которой теперь сидеть. Спросил, как ее зовут, кто ее родители (вот был любопытный-то!) и тут узнал, что папа у нее сидит в тюрьме. Испытал совершеннейший шок и больше старался с ней никаких дел не иметь.

Тут-то мой шепот до «Лидьвасильны» и донесся, и она сделала мне замечание: «Слава, ты меня не слушаешь!» Понятно, что я замолчал, но шило в заднице так и осталось, так что всё оставшееся время я только тем и занимался, что «вертелся во все стороны». И понятно, что словил уже замечание от мамы, когда мы возвращались домой. «Только тебе, — патетически восклицала она, — только ты…» А я что? Слушать то, что совсем не интересно и меня не касается?


И началось мое ученье по букварю. Нужно было придумывать по первой картинке, как звали мальчиков и девочек, на ней изображенных. Потом что-то в этом же духе. Потом в тетради с разлинованными страницами карандашом мы выводили палочки. Потом на уроке арифметики пластмассовые палочки складывали в кучки. Ну, всё как в кинофильме «Первоклассница», снятом в 1948 году. Кстати, и форма у девочек оставалась такой же, как и в этом фильме. А вот у мальчишек там формы не было, зато она была у нас: гимнастерка и брюки навыпуск из серого сукна, ремень с латунной пряжкой и фуражка с лакированным козырьком, гербом и подбородным ремешком. Опять же практически такая же, как и у Пети из книги «Белеет парс одинокий» Катаева.


Интересно, что юбки у девчачьей униформы были почему-то очень короткими, короткими настолько, что из-под них выглядывали края чулок, застегнутые на застежки от пояса. А дальше, до резинки рейтуз, виднелась голая кожа. Не так чтобы это уж лезло в глаза (см. опять же фильм «Первоклассница»), но… были моменты, когда всё это можно было увидеть. И не только увидеть! Очень скоро мы, мальчишки, обзавелись рогатками из «резинок-венгерок», надевавшихся на пальцы, и… особым шиком стало выстрелить бумажной пулькой из такой рогатки так, чтобы попасть девчонке именно по этому участку голой кожи. Требовало это и удачи, и уменья, но было совершенно захватывающим занятием. Конечно, учительница их у нас отбирала, провинившихся «стрелков» ставила в угол. Но прекратить ей эту забаву так и не удалось.


Очень скоро мы, учащиеся класса «А», в котором нас был 31 человек, в школе освоились и… стали также очень активно пользоваться и нашими ремнями. Во-первых, ими можно было громко щелкать. Во-вторых, лупить ими других пацанов по заднице, пробегая мимо. Ну и… намотав ремень на кулак, пряжкой вперед, драться с его помощью.


На физкультуру, которая у нас, у малышни, проходила в школьных коридорах, нужно было надевать физкультурную форму, и вот тут-то лично у меня и появилась первая проблема. Дело в том, что по «пацанским понятиям» улицы Пролетарской (и других улиц вблизи 6-й школы), настоящий пацан должен был всё время, и летом, и зимой, ходить в длинных сатиновых трусах. Черных или синих, главное, чтоб в «семейных». А меня с осени одевали в детские кальсоны, показать которые другим мальчишкам означало получить позорную кличку «кальсонник». Поэтому сатиновые шаровары, а мы все, и мальчики, и девочки, ходили только в них, никаких трико не было и в помине, мне приходилось надевать под школьные брюки. Не очень-то было удобно, но чего не сделаешь, чтобы быть как все.


А еще в школу, начиная с осени, нужно было брать с собой вторую обувь. И опять-таки с этим у меня, да и у многих, были проблемы. Дело в том, что от моего дома до школы улицу Пролетарскую несколько раз пересекали выезды автомашин с участков земли, где асфальта не было. Ездили машины «Хлеб», «Стеклотара», грузовики… И все они натаскивали на асфальт мерзкую жидкую грязь, покрывавшую обувь чуть ли не до щиколоток. Легкие спортивные туфли-«чешки» в качестве второй обуви запрещались, их можно было надевать только на физкультуру. Поэтому приходилось надевать на ботинки галоши, которые к моменту прихода в школу сплошь покрывала липкая грязь, а там их снимать и нести в класс, где таких вот галош у стены уже стоял полный ряд. Чьи они, подписывали внутри химическим карандашом. Но сколько же мы натаскивали таким образом грязи в класс – это же страшно подумать! А потом… сами же ее и вывозили, потому что убираться в классе приходилось опять же нам, детям – двум мальчикам и двум девочкам. Мальчики носили воду в ведрах из туалета и передвигали парты, а девочки мыли полы. Ну и понятно, что особенно много грязи было под вешалкой, которая была тут же в классе.


Писать нас учили сначала карандашом, потом чернильной ручкой с вставным пером. Пользоваться можно было только пером «Школьное». Нужна была еще чернильница-непроливайка и сшитая из кружочков ткани перочистка (их мы шили на уроках труда). Ручку и карандаш, а также стиральную резинку держали в деревянном пенале со сдвигающейся крышкой.

Писать разрешалось только фиолетовыми чернилами, синими – ни-ни. Был и отдельный предмет – «Чистописание». В специальных линованных тетрадях под диктовку учителя нужно было «писать красиво», чередуя линии с нажимом и тонкие – «волостные». «Нажим, волостная, нажим, волостная!» – и так бесконечные ряды «красивых» букв.

Я этот предмет просто ненавидел, хотя писать ручкой с красивым пером мне нравилось. Более того, от дедова брата нам достался огромный запас дореволюционных и послереволюционных тетрадей, цветных карандашей и… изумительно красивых перьев. Особенно мне нравились перья «рондо» и «86». Но писать ими в школе мне строго воспрещалось, равно как и пользоваться старыми тетрадями. «Что уж у вас в семье шести копеек тебе не хватает на новую тетрадь?» — спрашивала меня «Лидьвасильна» всякий раз, когда я притаскивал в школу тетрадку с портретом и стихами Пушкина или еще кого из великих. «Ну, немного листы пожелтели? — отвечал я. — Что тут такого!» «Надо, чтобы было как у всех!» — увещевала она меня. На что я как-то ей и ответил: «А я не хочу как у всех!» Ох, как меня после этого воспитывали. «Посмел пойти против всех!» — вот ведь…

Учился я в первом классе… Практически на отлично, если не считать чистописания. Не был в числе тех, кого хвалили, но и ругать меня тоже не ругали. Подружиться особо ни с кем не подружился, но провожал от школы к дому одну девочку и носил ей портфель. Шли молча. О чем говорить, не знал. Но, правда, в самом начале она всегда говорила: «Я пойду потихонечку». А я ждал ее этих слов, чтобы «сбавить ход».

Очень скоро я заметил, что знаю много таких книг, которые никто из моих одноклассников не читал. А я уже привык пересказывать прочитанные мне книги моим товарищам по улице, ну и понятно, что этим же самым я занялся и здесь. В стене возле класса была ниша, я на перемене в нее забирался и… рассказывал ту или иную книгу близко к тексту. Помню, что начал с «Похода викингов» Жана Оливье, ну а потом вплоть до четвертого класса это стало своего рода традицией — слушать мои рассказы.


А вот в школьную библиотеку меня записали чуть ли не силой, и то только лишь в мае 1963 года. Объяснял я свое нежелание не тем, что не хочу читать, а тем, что у меня дома и так полно книг. Целый шкаф! И называл те книги, что мне читала мама, когда я болел. После этого «больной делалась» наша «Лидьвасильна» и говорила, что мне рано такие книги читать. А я ей говорил, что «ничуть не рано, они интересные!» И разве я был не прав? «Копи царя Соломона», «Поход викингов», «Три мушкетера», «Война миров», «Человек-невидимка»… В общем, как я заболею, а болел я часто, так мне мама одну из них и читала. А я потом своим одноклассникам их пересказывал!

Что до организации различных воспитательных мероприятий, то и тут наша «Лидьвасильна» была на высоте. Причем особенно она любила так называемый «литмонтаж». Весь класс строился тогда в два ряда, после чего мы дружно по очереди читали стихи и пели песни. Как какой праздник, так обязательно «литмонтаж» и его репетиции до одури. Как сейчас помню, на 8 Марта читали вот это: «Мама, слово дорогое, в своем тепло и свет! В славный день 8 Марта нашим мамам… наш привет (хором!)».

Ну вот, а ничего более интересного из событий первого класса вроде бы и не запомнилось. Интереснее стало, начиная со второго класса, и в классах постарше. Но об этом в следующий раз!

Продолжение следует…