Звезда, которая не погаснет: вспоминаем главные кинороли Людмилы Гурченко

Налицо — популярный мифопоэтический тандем: властный во всех смыслах король и горячо любимая им дочь-принцесса на выданье. В сказках, как правило, еще более сильный принц рано или поздно доказывает собственнику-отцу свое право на девушку. Нередко психологическое противостояние между ними маскируется решающей схваткой юного рыцаря с повидавшим виды драконом. Официально и неофициально Людмила Гурченко была замужем шесть раз, однако, по ее собственному признанию, ни один из мужчин не смог составить конкуренцию папе. «Пять братов: свинцом налиты, смертью пахнут», — любимая отцова присказка некогда усиливала энергичную манифестацию плотно сжатого кулака. Дракон умер непобежденным, традиционная сказка не имела логичного завершения.

Зато поразительным образом реализовался другой сказочный мотив: первый же бал золушки из южнорусской провинции обернулся доселе невиданным на наших просторах триумфом. Незадолго до этого в коридоре «Мосфильма» директор студии Иван Пырьев заметил нервное создание с нездешним блеском в глазах, поманил и пригвоздил навсегда оставшейся в памяти Людмилы Марковны фразой: «Девушка, это в ваших же интересах!» Затем привел на съемочную площадку к им же назначенному постановщику-дебютанту Эльдару Рязанову, страдавшему по причине отсутствия главной исполнительницы. «Оденьте, причешите и… успокойте!» — Иван Александрович выступил в качестве классического помощника-волшебника.
Так обладавшая удивительной музыкальностью, неподражаемой пластичностью и волей к победе студентка вгиковской мастерской Сергея Герасимова и Тамары Макаровой стала самой знаменитой дебютанткой отечественного кинематографа. «Карнавальная ночь» превратила ее в идола: сотни поклонников и поклонниц дежурили под окнами студенческого общежития до тех пор, пока девушка не перебралась в съемное жилье. 

Жизнерадостные песенки из фильма стали визитной карточкой, обеспечив, помимо всего прочего, немалые деньги, которые народ с готовностью платил в 1950–1960-е за «левые» концерты с участием Гурченко.
То, что происходило с ней в дальнейшем, она могла бы охарактеризовать лаконично, прибегнув к названию знаменитой театральной постановки с Фаиной Раневской и Ростиславом Пляттом: «Дальше — тишина». Однако описывала свои полтора десятка лет после «Карнавальной ночи» многословно, подробно, темпераментно: мол, за нежелание сотрудничать с госбезопасностью в период Московского фестиваля молодежи и студентов 1957-го (ну и отчасти за упомянутые выше «леваки», где вместо официальной ставки четыре с полтиной за концерт она получала триста) ее наказали полным отлучением от профессии. При ближайшем рассмотрении, впрочем, описание репрессий отдают некоторым преувеличением.

Случались, пускай в основном на республиканских студиях, даже и заглавные роли, не говоря уж о специально поставленном для молодой актрисы комедийном мюзикле «Девушка с гитарой». 

Были заметные работы в хороших ленинградских картинах: в фильме «Рабочий поселок» ее героиня взаимодействует с персонажем великолепного Олега Борисова, в ленте «Мой добрый папа» партнером Гурченко выступил чрезвычайно популярный тогда Александр Демьяненко. В течение нескольких лет в театре «Современник» его золотой поры худрук Олег Ефремов занимал Людмилу в своих ключевых постановках. Впоследствии она сетовала на то, что неизменно приходилось пополнять собой «второй состав», однако театральный стаж молодой актрисы был тогда невелик, в основной труппе справедливо задействовали тех, кто «Современник» создавал. Немножечко бы ей терпения в то время, но это качество казалось неподходящим, неактуальным, Людмила Гурченко всецело пребывала во власти воображения.

«Девушка с гитарой»

«Дочурка, вперед!» — призывал Марк Гаврилович, который был настолько уверен в закономерности ее успеха у Рязанова, что продолжил прокачивать Люсю (так в честь героини одной трофейной западной ленты он именовал дочь) амбициями и желаниями. Между тем, хотя она уже многое умела и отличалась исключительным обаянием, ей — если судить по гамбургскому счету — сказать пока что было нечего. Присмотримся к ее роли в посвященном подвигу блокадного Ленинграда фильме «Балтийское небо». В драматических сценах вроде той, где ее героиня, юная Соня Быстрова, узнает о гибели матери, Гурченко нанизывает один театральный штамп на другой, судорожно драматизирует, нисколько не учитывая специфику кино. Хотя в конце второй серии внезапно наступает поистине прорывная минута: наши перешли в наступление, летчики, среди которых выделяется героический Татаренко (Олег Борисов), устраивают танцевальную вечеринку; и тут, услыхав о том, что за сердце героя ведет борьбу красавица Хильда, Соня моментально преображается, начинает светиться изнутри, ее лицо выражает жгучий, не наигранный интерес. Спрашивается, куда подевались штампы, из которых до этого момента строился образ? Даже ходульные реплики в устах резко изменившейся, загоревшейся Гурченко обретают недюжинный смысл, а психика ее героини за минуту получает гигантский объем.

В эту пору драма, трагедия — жанры пока что ей недоступные: слишком мало пережито, даже ее уникального актерского воображения недостает. Зато в душе азартной харьковской девчонки, покорившей восемь лет назад и Москву, и страну, горячий отклик находит мотив соперничества. «Балтийское небо» — картина не великая, однако в судьбе Людмилы Марковны крайне важная, показательная, выявившая главное: Люся в принципе не умеет врать и притворяться! Не то чтобы потом, в 1970-е, она научится «изображать драму», не то чтобы оснастит себя нужными актерскими приспособлениями (как делают, кстати, многие выдающиеся профессионалы) — повзрослевшая Людмила отразит на лице мощное внутреннее содержание, совершенно для нее новое. И мы удивимся, проникнемся, поверим (может, и заплачем).

 

В последние два десятилетия жизни, регулярно общаясь в телестудиях с поклонниками или интервьюерами, Гурченко разыгрывает вариации несуществующего спектакля на тему собственной судьбы. Ее актерское воображение откликается на любые предлагаемые собеседником обстоятельства: сразу начинаются импровизации, демонстрации пластического и речевого волшебства. Иной раз она даже осаживает себя, волевым усилием возвращает в настоящее с комментарием вроде: «Актерское воображение — основа профессии. Стоит начать что-нибудь представлять, как тотчас оказываешься где-то там, далеко». Когда интервьюеры-мужчины пытаются льстить относительно внешности, Людмила Марковна ставит их на место: «Лицо у меня никакое, гуттаперчевое. Я могу поэтому сделать из него что угодно». Собеседники, возражают, искренне спорят, но права-то она, а не они.
Если с сугубым вниманием смотреть ее фильмы 1960-х, то заметишь: находящаяся в перманентном, зачастую излишне нервическом поиске Люся фантазирует на темы чужих образных решений, будто бы подсознательно пытается понять, как коллега по актерскому цеху добилась того или иного эффекта. Ранняя Гурченко (за вычетом героини спонтанной «Карнавальной ночи») методично играет со своим гуттаперчевым лицом, отчего в одной картине внешне походит, скажем, на Анастасию Вертинскую, а в следующей — на, допустим, Валентину Талызину. Воображения — не занимать, хотя терпение тоже постепенно формируется, Людмила Марковна не пропускает значимые культурные события, избирательно читает, остроумно анализирует, меняет весьма начитанного мужа на супруга просто талантливого или, наоборот, сходится с мужчинами лишь по любви, в надежде обнаружить не только крепкое плечо, но и тонкую внутреннюю организацию.

Литературный материал, который она воплощает в кадре — не подпорка, не прищепка, не виньетка, он всегда пропущен через себя, осмыслен, осознанно взят на вооружение. «А я верю в энтузиазм!» — в «Старых стенах» актриса говорит эту фразу убедительно потому, что во время репетиционного процесса проверила ее на соответствие своему душевному строю. Вот в очередном интервью она с горящими глазами заявляет: «Мне до сих пор нравится, как в «Разгроме» Фадеева говорит Левинсон: «Нужно было жить и исполнять свои обязанности». Для кого-то здесь — пустая риторика, пропагандистский трюизм, для Гурченко — норма жизни, повседневная инструкция.

Активно воображая идеальную себя (не только броскую, звездную, но и умную, социально значимую), эффектную харьковскую девчонку она полностью переформатировала. К началу семидесятых голос, пластика, резкость, эмоциональность, «народность» остались, но при этом сформировалась внутри некая драгоценная порода как продукт смелого фантазирования. Когда видишь, как убедительно справляется Гурченко с насыщенными драматизмом ролями в 1970–1980-е, догадываешься о ее бесстрашии, убеждаешься в особом профессионализме. Похоже, в трудные времена, когда хотелось больше, чем получалось, она заблаговременно примерила на себя, хрупкую, женственную, все мыслимые мировые трагедии, драмы, водевили, добросовестно продумала все трудные ситуации. Ей еще и не предлагали подобного материала, а она к нему уже подготовилась.

Картину «Старые стены» Виктора Трегубовича Людмила Марковна называет переломной. Эту драму принято по сию пору считать «производственной», хотя тонкий, даже изысканный сценарий Анатолия Гребнева — нечто большее, нежели добротно выполненный социальный заказ партии и правительства. Директор текстильной фабрики Анна Смирнова — человек, внутри которого созрело новое содержание, обнаружилась благодаря несмелым порывам философская глубина. При этом социально-психологические привычки сорокалетней женщины как бы остаются прежними, «замшелыми». Или все-таки общественное служение и строгая манера поведения неизмеримо выше индивидуального влечения к «счастью», которое исповедует перебирающая мужей дочка героини?
Анна Георгиевна вроде бы и умнее, и поведенчески ближе зрителю, нежели дочь, но традиционный уклад, «старые стены» все равно будут разрушены. Нет смысла щадить и просить о пощаде — «вечный бой, покой нам только снится»... Можно ли зрелой, давно сформировавшейся женщине без страшных потерь встроиться в опрокидывающий опоры поток времени? Благодаря внешне сдержанной и в то же время самоуглубленной манере Людмилы Марковны мы угадываем за фасадом производственной драмы острую экзистенциальную проблематику. Гурченко во многом предвосхитила (предопределила) будущую манеру начальниц Инны Чуриковой и Веры Алентовой в таких шедеврах, как «Прошу слова» и «Москва слезам не верит», которые местами тоже «притворяются» социально-производственными хрониками.
В 1973-м она возвращается в высшую лигу и за десять лет непрерывного, выматывающего, но такого необходимого для ее души съемочного процесса превращается в общепризнанного универсала, в национальный феномен, которому подвластны все жанры. 

Ретродрамы о тонкости человеческих отношений, о стойкости женского характера «Двадцать дней без войны» и «Пять вечеров», эпическая «Сибириада», эксцентричная «Любимая женщина механика Гаврилова», густо замешанные на музыке и танцах «Соломенная шляпка», «Мама», «Небесные ласточки», «Рецепт ее молодости», изысканные «Полеты во сне и наяву», всенародно любимый «Вокзал для двоих», потрясающий телевизионный «Бенефис Людмилы Гурченко» — вот лишь наиболее известные работы этого периода. Наступление тут идет по всем фронтам, с неизменным феерическим успехом.

 

Незабываем тонкий рисунок ее ролей в замечательных картинах «Любовь и голуби», «Моя морячка», ценен очередной опыт сотрудничества с Эльдаром Рязановым пусть в несовершенных, но по-своему обаятельных «Старых клячах» — Людмила Марковна не изменяла зрительскому кино никогда. 

Она написала замечательные книги о судьбе и профессии, тонула в быту и одновременно парадоксально пребывала в каких-то заоблачных эмпиреях, где чисто, светло, еще при жизни. Гурченко любила свою страну и родной Харьков. В одном из поздних интервью выразилась совершенно по-советски: «Надо точно знать свое место в рабочем строю». В другом пококетничала: «Мне сейчас нравится: «Старушка, не спеша, дорожку перешла». Наконец, в третьем выдала настоящее кредо: «Безумно нравятся люди, которые приходят со своей историей, со своим городом, со своим акцентом».

Она сумела добиться того, что ее невозможно ни с кем спутать (хотя для многих из нас сравнение себя с персонажами, экранными образами этой уникальной актрисы — обычное дело). Просто-напросто стала звездой, которая никогда не погаснет.

Фото вверху: Виктор Толочко/ТАСС