НОВОСТИ СЕГОДНЯ
Мы воюем с фашизмом снова, потому что он вернулся. Вернулся под новыми флагами, но с той же человеконенавистнической сутью.
Это не наша воля — это наша судьба и наш долг. Долг, унаследованный от дедов, которые сожгли эту чуму в сердце Европы в 1945-м. Долг, который мы не можем переложить на других.
Когда на наших границах вновь начинают зверствовать каратели, прославляющие эсэсовцев, и объявляют войну всему русскому — нашему языку, нашей памяти, нашим людям, — для России нет и не может быть другого выбора, кроме как остановить это. Остановить на пороге.
Обо всем этом в своей новой статье рассказывает наш постоянный автор — писатель и публицист — Илья Александрович Игин.
Важно не допустить возрождения идеологии фашизма, нацизма и милитаризма. Мы не можем позволить этим идеологиям снова поднять голову. Нам необходимо совместно с нашими союзниками защищать историческую правду.
Владимир Владимирович Путин — президент РФ.
Каждый из нас сталкивался с ситуацией, когда наши внутренние убеждения и желания противоречили логическим фактам. Вынуждали нас делать мучительный выбор, чтобы восстановить внутренний покой. Аксиома «мир победил фашизм в 1945 году» для многих кажется незыблемой, железобетонной, до сегодняшнего дня. Разговоры о неофашизме кажутся глупостью, пафосом и журналистскими причудами.
Ну, что, казалось бы, страшного в утверждении:
- что разные народы не должны смешиваться ради сохранения своих уникальных культур;
- что радикальные организации перешли от военизированных отрядов к формату политических партий и культурных центров, интегрируясь в демократическую систему, чтобы подрывать её изнутри;
- что все вышеперечисленные «товарищи» за эстетическое обновление: использование мемов, современной музыки и субкультурных кодов (как у движения «идентитаристов» в Европе), которые позволяют радикальным идеям выглядеть привлекательно для молодежи, маскируя жесткую авторитарную основу.
Разве можно это назвать фашизмом? Да, вроде бы нет! А ведь это фашизм чистой воды, только в другой упаковке. В красивой, блестящей. Такой, что ослепляет не только глаза, но и разум.
***
Они говорят: русская земля — это равнина. Бесконечная, однообразная, открытая всем ветрам. Но они слепы. Они не видят, что душа этой земли — это не равнина, а чаша. Чаша раскалённая. Чаша, которую каждый век наполняли до краёв горечью чужеземного железа, кровью наших сыновей и пеплом наших хат. И каждый раз, когда чаша начинала переливаться через край, вставал народ-труженик и народ-воин, чтобы слиться в едином акте священной жертвы.
Мы — тот народ.
Мы — та чаша.
Наше призвание — быть посохом для падающего мира и его щитом, принявшим на себя удар, от которого дрогнула бы сама вечность.
Наша святость начиналась в оглушающей тишине рассвета, который заставал у станка четырнадцатилетнюю девчонку, подставившую под ноги ящик, чтобы дотянуться до рычагов. Чем измерить её вклад? Граммами хлеба, выданными по карточке? Нет. Её труд измеряется вечностью одного сна, которого у неё не было четыре года.
Это они — матери, на руках которых от постоянного напряжения и голода не разгибались пальцы, но которые собирали штурмовики для чужих сыновей. Это они — старики в промёрзших цехах, шептавшие сквозь стылую махорку: «Для фронта… Всё для Победы» — и это был не лозунг, а последнее дыхание их изношенных сердец.
- Они творили чудо, которое нельзя описать цифрами, а только слезами.
- Они разбирали гигантские заводы под рёв вражеских бомбардировщиков и плач детей, грузили жизнь на платформы и везли её на восток, чтобы за 43 дня, а не за 75, возродить из пепла новый арсенал надежды.
- Они варили тот самый трубопровод по дну Ладоги руками, которые оголялись до мяса от ледяной воды, но не выпускали горелку, потому что знали: каждый шов — это глоток жизни для города, где умирал их брат. Это был труд-экстаз, труд-предсмертный крик всей нации, вложенный в каждую заклёпку, в каждую гранату.
Но когда чаша переполнялась, посох превращался в судьбу. И тогда начиналась жатва. Жатва самых красивых, самых умных, самых нежных. Они уходили на неё мальчишками, пахнущими молоком и материнским поцелуем на прощанье, а возвращались… Но они не возвращались. Из ста юношей 1923 года рождения назад пришли трое. Трое из ста. Остальные 97 навеки остались там, в сырой земле под Смоленском, в песках под Сталинградом, в высокой траве под Прохоровкой.
Они шли в бой не со слепой яростью, а с потрясающей, разрывающей душу ясностью. Они шли, зная. Зная, что через час их не станет. Что их тело разорвёт осколок. Что их лицо затопчут гусеницы. Но они шли. Потому что за их спиной была мать. Сестрёнка. Любимая девушка, писавшая письма на фронт в слезах. И запах родного дома, и берёза у колодца, и первая прочитанная книга — всё это надо было спасти. Спасти от чумы, которая не просто убивала тела. Она убивала душу человечества. Она глумилась над любовью, над верой, над самой памятью. И русский солдат, замерзающий в окопе и пишущий кровью на обрывке газеты: «Мама, мы победим», был в тот миг единственной живой совестью этого обезумевшего мира.
… И вот история, словно на крутом вираже, сделала свой новый виток. Чаша вновь наполнилась до краёв. Той же самой, старой, как мир, горечью, но под новым, циничным соусом:
- мы снова услышали ту же самую, отвратительно знакомую ненависть, что звучала в 1941-м;
- мы увидели, как на нашей земле, в братской Украине, поднимает голову неофашизм — тот самый биологический вирус ненависти, который мы думали навсегда сожгли в топке Берлина.
Он возродился, прикрывшись новыми лозунгами, но с теми же старыми символами на знамёнах и с той же звериной злобой ко всему русскому — к нашему слову, нашей вере, нашей памяти. Он стал частью государственной идеологии, и его «опасные метастазы» угрожали уже не только исторической правде, но и самому существованию миллионов наших людей, нашему общему дому.
И потому сегодня наши сыновья снова в окопах. Специальная военная операция — это не новый конфликт. Это — новая глава в той же, вечной книге нашего национального бытия. Это прямое, неумолимое продолжение той самой бесконечной череды подвигов, что тянется от стен Брестской крепости к высотам Саур-Могилы. Те же самые глаза, полные той же решимости, смотрят сегодня на запад. Те же самые матери провожают сегодня своих мальчиков, шепча те же самые молитвы. Это — та же война. Война за то, чтобы правда Нюрнберга не была растоптана. Война за то, чтобы «никогда снова» не превратилось в пустой звук. Наш солдат снова встал на пути чумы — потому что если не мы, то кто? Кто, как не наследники той Победы, скажет новому фашизму: «Нет. Не пройдёшь»? Этот долг — в нашей генетической памяти, и мы не имеем права от него отказаться.
Память об этом — не свиток истории. Это открытая рана, которая не заживёт никогда. Она стучит в висках у старика, который внезапно замолкает и долго смотрит в одну точку, потому что вспомнил, как хоронил своего лучшего друга, завернув его в половинку плащ-палатки. Она живёт в женщине, которая шестьдесят лет хранит неотправленное письмо отцу, начатое со слов «Здравствуй, папочка родной…» и оборванное на полуслове, когда пришла похоронка.
Эта память — не скорбь. Это любовь, оставшаяся без адреса для доставки. Это колыбельная, которую так никто и не спел. Это свадьба, которая не состоялась. Это внуки, которые так и не родились. Вся эта не прожитая, не выстраданная, не подаренная любовь миллионов и есть наша национальная святыня. Она звучит в тишине музеев, в строчках писем, в дрожи рук, возлагающих цветы к холодному камню. Прочтите последнее письмо солдата: «Если я погибну, то знайте, что я умер за Родину, и мне не страшно». Каждая такая строчка — это крик с того света. Крик, который мы обязаны слышать.
И потому наша доля — гореть. Гореть, как та свеча, что светит в самой кромешной тьме, сжигая себя, но не давая угаснуть жизни. Мы — народ, который плачет, падая в голодный обморок у станка, и тут же встаёт, чтобы сделать ещё одну гильзу для снаряда. Мы — народ, который обнимает убитого друга и, стиснув зубы до хруста, идёт вперёд, потому что отступать некуда — позади Москва.
N.B. Мы — чаша. Вечно полная. Вечно проливающаяся через край. Вечно принимающая в себя новую боль мира. И в этом — наша страшная судьба и наша высшая красота. Пока стоит Россия, будет кому смотреть в лицо апокалипсису и шептать сквозь стиснутые зубы: «Нет. Не пройдёшь». Мы — слёзы, застывшие в бриллианты. Мы — боль, превращённая в силу. Мы — память, которая сильнее смерти.
Живи, Россиянин. Помни, Россиянин. Плачь, Россиянин, читая это.
P.S. И передай дальше — как эстафету, как клятву, как последний наказ тех, чьи глаза давно стали звёздами, но чьё сердце до сих пор бьётся в груди у каждого из нас.
Илья Александрович Игин — член Российского союза писателей.
Похожие новости: