Идея вешать на фонарных столбах шибко умных всплывала во многих странах и эпохах. В наиболее радикальной форме её воплотили камбоджийские красные кхмеры, при которых расправой могло обернуться наличие книг или очков. Китайские хунвейбины времён «культурной революции» были не сильно добрее. Европа прошла через что-то похожее на несколько веков раньше: викинги с удовольствием вырезали монахов-книжников, а инквизиция преследовала за трактовки Библии. Даже в XIX веке было распространено мнение, что революция приедет по железным дорогам с начитавшимися чёрт знает чего смутьянами. В 1909 г. российские авторы сборника «Вехи» обвиняли интеллигенцию в словоблудии, из-за которого в стране весь раздрай. А некоторые педагоги и сегодня так преподают студентам: не было бы очкастых балаболов – не случилось бы и катастрофы 1917 года. При этом никто из них толком не может объяснить, что такое интеллигенция, как без неё возможно развитие страны и существует ли она сегодня.

Гордо реет Буревестник

«Великий пролетарский писатель» Максим Горький считал себя интеллигентом. Об этом писал публицист Михаил Меньшиков, изучавший ранние произведения Горького, об этом он сам не раз говорил на публику. Интеллигента он поставил во главу своего романа-эпопеи «Жизнь Клима Самгина», и только ленивый критик не указал на сходство автора и протагониста.

Хотя, казалось бы, у Горького совсем не «интеллигентское» происхождение. В 8 лет мальчика отдали в подмастерья сапожнику, и дальше его хорошо помотало по жизни: грузчик, рыбак, булочник, продавец икон, промышлявший от Волги и Кавказа до Дуная и Карпат. Все эти расстояния он покрывал пешком в компании живописных бродяг, с ночёвками в степи у костров, с драками и ночными исповедями. Будущий интеллигент, по идее, должен в этом возрасте зубрить латынь в гимназии.

С другой стороны, а кто придумал, что Горький – пролетарский писатель? Он недолюбливал людей труда и терпеть не мог физический труд как таковой. При всех своих мытарствах у станка Алёша Пешков никогда не работал и пролетариата, по сути, не знал. Ему куда больше была знакома купеческая среда, но и её он увидел однобоко. Никакой предпринимательской этики, меценатства, инвестиций, новых рабочих мест, на глазах менявших жизнь пореформенной «земской» России, не найти в «Фоме Гордееве», «Тоске» или «Деле Артамоновых». Только скука и загул, жестокость и разврат, неравенство и «бывшие люди».

За границей та же петрушка. Нью-Йорк для Горького – только «город жёлтого дьявола», наживы, нищеты и бездуховности. И это во времена, когда из Лондона прибывали грандиозные цеппелины, росли небоскрёбы Манхэттена, меж которыми шунтировали улицы сотни «тэшек» Генри Форда. Словно не было расцвета культуры, не сдерживаемого никакой цензурой: Марка Твена, Драйзера, Фолкнера, Фицджеральда, Джека Лондона (у последнего Горький до неприличия много «позаимствовал»). Берлин ничуть не лучше: интеллигенты только лишь болтают, для них это форма развлечения.

Но даже по этой логике жизнь в мире вроде как налаживалась. И у Фомы Гордеева есть время на духовные поиски, и берлинским интеллигентам по средствам сутками просиживать в кафе за спорами. Значит, в мире растёт не только количество открытий, но и реальное благосостояние людей. И всё это свершилось буквально за несколько десятилетий после веков борьбы за выживание: антибиотики, консервирование, холодильники, телеграф, метро. Именно это всё позволило Горькому стать очень богатым человеком: кто покупал бы его книги миллионными тиражами, если бы по всей Европе не расплодились грамотные разночинцы, имевшие и досуг, и деньги для его проведения? Расцвели бы театр и музыка, если бы зал заполняли одни аристократы?

Однако Горький и его кумир Фёдор Достоевский решительно не принимали капитализма и не понимали, как он может обеспечить развитие общества эволюционным путём. И поэтому «пусть сильнее грянет буря». Точно так же как Достоевский ждал духовного очищения от русско-турецкой войны, в горьковском «Климе Самгине» одна из героинь говорит: «Нужно очень страшное такое, чтобы все ужаснулись сами себя и всего, что они делают. Пусть даже половина людей погибнет, сойдёт с ума, только бы другая вылечилась от пошлой бессмысленности жизни». В результате страшное случилось, но выжившая после войн и революций половина Европы не обрела никакого нового смысла, кроме того, что мир лучше войны. И продолжила предаваться «пошлости жизни» вроде покупки восьмикомнатных домов, отправки детей в Сорбонну и путешествий на остров Пасхи.

Конечно, близорукость Горького можно объяснить. Он выражал своё кредо так: «Я в мир пришёл, чтобы не соглашаться». Писатель и должен искать пятна на солнце, а не воспевать деловую этику купцов. Но если Горькому не нравилась рыночная экономика, то как он тогда должен относиться к зарождению ГУЛАГа, где счастливым досугом и не пахло? С презрением и протестом? Ничего подобного, в очерке «Соловки» он пишет не о лагере, где проводятся репрессии, а о месте, где делают нового человека.

Горький был ницшеанцем, мечтающим о сверхчеловечности любой ценой, и именно в этом качестве был мил русской интеллигенции. Он, конечно, никакой не реалист, а опасный радикальный романтик, искренне верящий, что кардинальная переделка природы человека возможна и необходима. Именно обещание сверхчеловечности сделало его пророком мирового масштаба при жизни, именно поэтому он никому не интересен сегодня. Но Горький – один из ключиков к пониманию русской интеллигенции, без которой и русскую революцию понять невозможно.

Кто-то скажет, что бывшему босяку Горькому не хватало образования, чтобы увидеть всю картину: преимущества конкуренции, свободного рынка, буржуазной морали. Но почему-то дававший миру развитие капитализм терпеть не могли и блестяще образованные интеллигенты. Философ Николай Бердяев был сыном кавалергарда и княжны, внуком генерала, воспитывался дома гувернёрами, а затем в Киевском кадетском корпусе. Был семь раз номинирован на Нобелевскую премию по литературе и справедливо считается мощным оригинальным мыслителем, превыше всего ставившим человеческую свободу.

Вместе с тем Бердяев очень похож на Горького, заявляя: «Коммунизм прав, когда кладёт предел греху, обнаруживающемуся в обществе». И даже иногда на Ленина: «Идея социальной революции была призвана устранить капитализм». Какому ещё греху? Зачем на ходу удалять из машины мотор? Можно предположить, что подобные мысли характерны для раннего Бердяева, в юности увлекавшегося марксизмом. Но их можно отыскать и в его работе «Судьба человека в современном мире», которую он написал в 1934 г. в возрасте 60 лет. «Певец свободы» почему-то одобрял централизацию и регуляцию экономики бюрократией. Хотя он уже изгнан из России на «философском пароходе», а на родине Сталин пятый год проводит коллективизацию.

Доктор философских наук Пиама Гайденко подтверждает, что «Бердяев, как максималист и экстремист, оказался слепым по отношению к различию в формах государства». Ему что фашистская диктатура, что либеральная демократия – один и тот же злой Левиафан, подчиняющий личность коллективу и лишающий её свободы. В отличие от Горького он не бывал в Америке, но всё равно не видел в её развитии ничего хорошего. «Мы живём в эпоху увядания капитализма», «капитализм поставил страну перед бездной», «капитализм всё более разрушает принципы частной собственности», – безапелляционно диктует пожилой философ, не приводя ни единого аргумента. Аристократически-дворянское презрение к лавочнику и выскочке-буржуа соединялось в нём с презрением богемы к мещанину. Для него «история – это крушение всех человеческих замыслов». Вот прям всех!

Спрашивается, зачем вообще тратить время на мыслителя, который на старости лет несёт подобную ахинею? Кому интересны его туманные думы о богочеловечности и царстве кесаря, раз он не в состоянии понять, что происходит у него под носом? Что картина висит на одном гвозде, который он, философ свободы, без конца ковыряет свои пером? Как же он семь раз претендует на премию, созданную на деньги капиталиста, если хочет истребить его как класс? И вообще живёт на юге Франции с продаж книг, которые до капитализма просто некому было бы покупать? Никто не спорит, что у капитализма полно уродливых проявлений, но разве это повод не замечать все его плюсы?

Вместе с тем не вызывает сомнений, что Бердяев – отважный идеалист, сидевший за свои убеждения и при царях, и при большевиках. Когда на Лубянке его пришёл допрашивать лично Дзержинский, Бердяев, не дожидаясь вопросов, храбро изложил главе ЧК свои философские взгляды, где ключевые слова были «аристократизм», «духовность», «богочеловек». Дзержинский слушал молча в течение получаса, после чего приказал Менжинскому отвезти «товарища Бердяева» домой на автомобиле. В эмиграции философ не побоялся пересмотреть многие свои воззрения, а его работа «Истоки и смысл русского коммунизма» демонстрирует местами глубокий и точный анализ действительности. Творчество Бердяева подсказывает нам, каким противоречивым был русский интеллигент в начале прошлого века. И какие идеи были им востребованы.

Трудный возраст

Неглупый читатель «АН» нет-нет да спрашивает: как же у людей рука поворачивается писать, что экономика позднего СССР была неэффективной, если мы били рекорды по чугуну, комбайнам и жилищному строительству? И вообще росли высокими темпами. Как же такая страна могла распасться естественным путём, если не было великого предательства? Конечно, распад СССР – это особая история, которую мы рассказываем с разных ракурсов. Но в целом ничего нового нет: практически во всех европейских странах революции происходили в период мощного экономического рывка. За исключением скандинавских стран, этого пункта в биографии не избежал практически никто, в том числе и Российская империя.

Две британские революции случились в XVII веке. Им предшествовали экспроприация церковной собственности, обретение заокеанских колоний и благоприятная конъюнктура в европейской торговле, вследствие чего разрослась прослойка буржуазии, а страна начала переход от экспорта сырья к экспорту готовых товаров. В городах рухнули преграды для конкуренции, возводимые цехами и гильдиями, парламент бросил вызов короне. Франция пережила аж четыре революции за сто лет с небольшим. Взятия Бастилии в 1789 г. вообще никто не ожидал. Конечно, проблем в экономике хватало, но по сравнению с соседними Италией или Испанией страна выглядела куда более благополучной и стабильной. Волна революций прокатилась по всей Европе в 1848 г., когда стальные броненосцы вытесняли парусники и в целом было ощущение общего стабильного роста после разорительной наполеоновской эпохи.

Казалось бы, и Россия встретила 1917 г. вполне себе на коне. Даже несмотря на продолжающуюся третий год войну. По темпам экономического роста в 1861–1913 гг. уступала только США. По оценке историка Бориса Миронова, национальный доход за 52 года увеличился почти в четыре раза. А умнейший публицист Алексей Суворин писал в 1911 г.: «Все мы жалуемся каждый день, что ничего нам не удаётся, хотя Россия до такой степени страшно выросла, что едва веришь».

Но что стоит за этими цифрами и успехами? Появление свободных рабочих рук и промышленный рост привели к оттоку крестьян в города. Плёткой их туда никто не гнал: несмотря на длинный трудовой день, плюсов было больше. За полвека число пролетариев в Петербурге увеличилось в 6 раз, в Москве – в 3, 7 раза. Сотням тысяч людей приходилось менять образ жизни. Раньше такой мигрант питался тем, что вырастил сам и выменял на базаре, а сейчас нужно покупать продукты самому. Раньше он женился по выбору родителей в 18 лет, а сегодня и сватов засылать не к кому – сам добивайся ткачиху или повариху, которая тоже сама за себя решает. Раньше он по всем вопросам глядел в рот отцу и священнику, а теперь через его уши проходит куча идей, высказанных людьми из других регионов и сословий. Раньше праздники были привязаны к церковному календарю, а нынче у него каждый вечер есть выбор и немножко денег. Что придёт такому фрукту в голову, одному Господу известно.

Процесс перехода масс от традиционного образа жизни к современному наблюдался в любой модернизирующейся стране. Историк Мартин Малиа (а за ним и многие коллеги) рассматривал революцию как проблему, связанную с этим переходом. И сравнивал её с подростковым кризисом. Подросток в 16 лет порой ведёт себя разрушительно, но это не является свидетельством его ущербности. Ему нужно заявить семье и школе о себе как о личности посредством музыки, спорта, манеры одеваться и проводить досуг. Скорее всего, он переживёт этот кризис, выучится, начнёт зарабатывать и в целом «встанет в колею». Но есть шанс утонуть в своём бунте, пойти вразнос и деградировать.

Точно так же и страна в переходный период рискует свалиться в революцию, даже если экономика на подъёме. Вчерашние крестьяне в отсутствие привычного уклада могут поддаться на самые дикие идеи вроде «весь мир насилья мы разрушим». Их нетрудно убедить, что если они на фабрике работают, то она вся принадлежат им. Особенно если в отчем доме старшие бредили «чёрным переделом» барской земли. Другое дело, что рабочий вряд ли пока рискнёт размышлять о существовании Бога или возможности создать сверхчеловека. Но интеллигент-разночинец может счесть себя спецом по всем вопросам, прочитав в жизни три книжки (например, коктейль из Штирнера, Ницше и Маркса). Дети священников, купцов и фельдшеров шли работать в земские школы, окончив реальное училище в глухой провинции, – это один из многих путей пополнения рядов интеллигенции. Хотя их деды, возможно, землю пахали.

И чем сильнее рассержена и радикальна разночинная интеллигенция, тем выше революционные риски. Ведь именно на её вкусы ориентируются властители дум вроде Максима Горького, прекрасно описавшего просвещение «сознательных рабочих» в романе «Мать». Пролетарий готов слушать даже наспех обученного инженера как шибко умного. Место сельской общины занимают пролетарские кружки, где агитатор-марксист зовёт их на «бой кровавый». Ведь молодому рабочему априори некомфортно после переезда в город, а тут ему все про эксплуатацию. В итоге материальные условия его жизни улучшаются, но недовольство ею растёт – Борис Миронов называет это «аномией успеха».

Почему в 1917 г. революция случилась в России, а не, например, в Швеции, где происходили схожие процессы? Конечно, дело в «отягчающих обстоятельствах», главным из которых была затянувшаяся война. В Швеции не было крепостного права, а земельная реформа не оставила такого осадка несправедливости. Каста пролетариев формировалась постепенно: не было резкого преобладания молодых горожан в первом поколении, их уравновешивали пожилые консерваторы. Высшее образование не было настолько казённым, чтобы 86% студентов «не сформировали ни с кем из преподавателей духовной близости». А будущие русские интеллигенты знаний набирались где придётся. В итоге революционная антикапиталистическая субкультура стала для них и заместителем религии, и опознавательным знаком «своих».

Злоба дня

Получается, в гибели Российской империи виновата интеллигенция? Это распространённая версия: дескать, интеллигенты чувствовали вину перед народом и вместо развития экономики взялись за разрушение режима. Вместо выполнения должностных обязанностей они искали смысл жизни и идеалы. Авторы алармистского сборника «Вехи» (включая философа Бердяева) подчёркивали недостатки русской интеллигенции: антигосударственность, нигилизм, псевдорелигиозность, отсутствие правового сознания, склонность к поверхностному философствованию.

Но образованная прослойка далеко не целиком была настроена радикально. Чехов был тогда не менее популярен, чем Горький, но никакого антибуржуазного пафоса в его произведениях нет. Даже построив свой стиль на сатире, Антон Павлович не уставал повторять, что Россию исправит не свержение царя, а постепенное улучшение материальных условий жизни, которые могут обеспечить только конкуренция и рыночная экономика. С этим согласились бы Павлов и Менделеев, Дягилев и Станиславский – тысячи русских интеллигентов, обеспечивших расцвет русской экономики, культуры и науки. Подзабытым властителем дум был умерший в 25 лет поэт Семён Надсон, издававшийся 200-тысячными тиражами (больше Пушкина и Блока) и воспевавший уход во внутреннюю эмиграцию из мира наживы и чистогана. Его поклонники как раз подпитывали политически индифферентную интеллигенцию.

В конце концов не интеллигенция ездила в трамваях с винтовками. Зато без неё не было бы никакой великой России. Как и великого Советского Союза. Распространено странное мнение, будто Павлов, Бехтерев или Мечников – это не интеллигенция, а «великие учёные». Дескать, интеллигенция – это их лаборанты и аспиранты, доктор Борменталь, а не профессор Преображенский. Но как рыбе для жизни необходима вода, так и для раскрытия выдающихся талантов нужна научная и культурная среда.

Так кто же тогда виноват в русской революции, если не интеллигенция? Крестьяне? Рабочие? Солдаты? Сам по себе поиск виноватых говорит о незрелости ищущих. И в том, что Россия в 1917 г. не смогла легко пройти подростковый кризис, не виноваты даже ни слабый царь, ни большевики. Для кого объяснение революции в виде «комплекса обстоятельств» слишком сложное, можно выделить самое главное обстоятельство – ненависть.

Историк Ричард Пайпс писал: «Исследователей этого периода более всего поражает, оставляя тягостное впечатление, атмосфера всеобщей и глубокой ненависти, царившей в обществе, – ненависти разнообразной: идеологической, этнической, социальной. Монархисты презирали либералов и социалистов. Радикалы ненавидели «буржуазию». Крестьяне косо смотрели на тех, кто вышел из общины, чтобы вести самостоятельное хозяйство. Украинцы ненавидели евреев, мусульмане – армян, казахи-кочевники ненавидели и мечтали изгнать русских, которые поселились в их краях при Столыпине. И все эти страсти сдерживались исключительно силой – армией, жандармами, полицией». И повторить эти слова мог бы исследователь любой революции, изменив конкретику. Для Англии XVII века большую роль играла взаимная неприязнь католиков и протестантов, а для Франции XVIII столетия сказалась массовая ненависть к Церкви – той «гадине», которую, согласно Вольтеру, следует раздавить. Французские санкюлоты ненавидели тех, кто ходил в кюлотах – коротких штанах, характерных для дворянской одежды. Чернорубашечники в Италии ненавидели носящих красные цвета, а в Германии на красных бросались штурмовики, одетые в коричневые рубашки.

Все они искренне полагали, что существует какая-то группа, мешающая развитию великой страны. Вот ликвидируем «контру» – и заживём. И всегда находилось больше желающих перевешать интеллигентов, чем, например, уголовников или пьяниц. Ведь главная причина ненависти – несогласие с моим мнением. А если у слишком многих рука тянется к маузеру, значит, страна снова вошла в пубертат.

Чувствилище нации

Историк Сергей Ачильдиев в книге «Русская интеллигенция. Место в истории» обращает внимание, что известное всем и каждому слово не имеет устоявшегося толкования. А потому непросто ответить на вопрос, существует ли интеллигенция сегодня.

Академик Дмитрий Лихачёв удивлялся: «Меня лично смущает распространённое выражение «творческая интеллигенция», точно какая-то часть интеллигенции может быть «нетворческой». И «народная» – тоже нелепость. А если встречалась «старорежимная» интеллигенция, то куда подевалась «новорежимная»?

В поисках самоидентификации сама интеллигенция придумала себе немало дефиниций. Герцен называл её просто «образованным меньшинством», а Тургенев уточнял – «меньшинство образованного класса». Пётр Струве считал, что интеллигенция – «чувствилище нации», а Дмитрий Мережковский провозглашал её «живым духом России». Соломон Волков определял, что интеллигенция – это «создание беспрецедентного для России единого культурного поля, общей референтной системы культурных ценностей». А академик Валентин Янин считал её «культурным генофондом нации».

Много говорилось и о том, что такое интеллигентность. Лихачёв приравнивал её к признаку нравственного здоровья: «Это прежде всего независимость мысли при европейском образовании». А если признать, что интеллигенция – это «образованные люди с больной совестью», то само по себе наличие между ними глубокого раскола по вопросу о судьбах родины, говорит, что курилка жив.

Хотя писатель Даниил Гранин в интервью Ачильдиеву в 2010-х говорил, что интеллигенции в России не было уже на рубеже веков, а теперь её «тем более нет». Вероятно, Гранин имел в виду потребительскую анестезию тучных нулевых, когда значимые для обсуждения общественно-политические идеи отсутствовали среди образованного класса. К тому же все споры ушли в Интернет, где дискуссии стали напоминать бои в грязи, раз участвовать в них мог любой хам. Но русская интеллигенция и не такое переживала.

А советский интеллигент был абсолютно не радикальным и не революционным. Но именно он стал движущей силой перестройки, которая в итоге привела к распаду СССР.

Читайте больше новостей в нашем Дзен и Telegram