Президента США Дональда Трампа в чём только не обвиняют. Он, дескать, развязал в мире торговую войну, угрожающую основам глобальной экономики. Но при этом часто отменяет только что введённые им же таможенные пошлины – сам, мол, не знает, чего хочет. Кое-кто даже уличает Трампа в психическом расстройстве, словно он один, без участия профи из экономического блока американского правительства, играет в эту орлянку. Водопад критики мешает расслышать очевидные резоны происходящего. Например, что пошлины – это не кол осиновый в душу свободной торговли, а приглашение к торгу о её новых правилах. И судя по отмене пошлин в отношении ряда стран, правительству Трампа удалось согласовать эти правила хотя бы частично. Политике меркантилизма как минимум 300 лет, и она не является ни плохой, ни хорошей априори. Если какая-то страна к ней прибегает, значит, в конкретной ситуации эта мера представляется выгодной.


Игра с нулевой суммой

В средневековой Европе таможенные пошлины были царством хаоса. Государств в современном понимании не существовало, и каждый барон мог потребовать произвольную сумму за проход купцов по своей земле. Причём часто это было предложением, от которого невозможно отказаться. Чтобы доставить товар по территории современной Германии (состоящей тогда из десятков княжеств) из Нюрнберга в Кёльн, коммерсанту предлагали раскошелиться раз двадцать.

Для морских перевозок существовали особые условия. Например, Ганзейский союз объединял северогерманские города с целью отстаивать свои торговые преференции. Если, например, Дания пробовала брать с ганзейских купцов пошлину за проход через проливы, отделяющие Балтийское море от Северного, в Любеке собирали наёмную армию, чтобы сжечь за это Копенгаген. А если в Англии король вдруг отменял льготы ганзейцам, ни одно немецкое судно не заходило в Лондон, разоряя местный бизнес.

Появление национальных государств в XVI веке сделало вопрос пошлин наиважнейшим. Со времён падения Западной Римской империи в Европе мало кому удавалось системно собирать налоги. Для этого нужно вначале создать эффективную бюрократию, обеспечить ей силовую поддержку. Пример для подражания был создан кардиналом Ришелье только в 1640-е годы, а до этого выходом был аутсорс. Сеньор за фиксированную сумму отдавал право выжимать население откупщику, как монголы делегировали эти полномочия Ивану Калите. При этом не существовало экономической аналитики, позволяющей адекватно оценить благосостояние того или иного региона, которое определялось «на глазок». И либо сборщик довольствовался минимумом, либо он перегибал палку и получал восстание. При этом потребность сеньоров в деньгах резко выросла с конца Столетней войны, когда армии начали становиться наёмными.

Куда менее хлопотное занятие – получить пошлину с купца при заходе корабля в порт. Тут не нужно ставить на учёт всё население на огромных территориях, достаточно небольших таможенных служб. С открытием Америки появилось невиданное ранее количество золотых и серебряных денег, а также новые товары вроде табака, кофе, сахара, которые нетрудно было обложить пошлинами. Но государи потихоньку осознали, что купец купцу рознь.

Первые меркантилисты (так называли сторонников протекционизма в экономике) поверхностно понимали природу богатства: они требовали от государства создания условий для притока натуральных денег в страну и снижения оттока за её пределы. Директор Британской Ост-Индской компании Томас Ман так сформулировал главную экономическую идею XVI века: «Обыкновенное средство к увеличению нашего богатства и наших сокровищ есть иностранная торговля, в которой всегда мы должны держаться того правила, чтобы ежегодно продавать иностранцам своих товаров на большую сумму, чем мы потребляем их товаров». То есть бизнес виделся игрой с нулевой суммой, где не бывает «выиграл-выиграл», а твой выигрыш тесно связан с разорением коллег.

Поначалу речь шла о том, чтобы создать своим купцам преференции с целью оставить в стране побольше денег через профицит торгового баланса. При этом главным богатством виделись деньги, а не мануфактуры, производящие отечественные товары. Вывоз золота и серебра за границу сурово карался. Кое-где все средства, вырученные за продажу заморских товаров, купец был вынужден тут же тратить на покупку местных. Однако вскоре выяснилось, что излишки денег в стране разгоняют инфляцию и далеко не всегда инвестируются в дело.

В XVII веке министр Людовика XIV Жан-Батист Кольбер создал разветвлённую систему государственной поддержки промышленности, включавшую запрет на вывоз сырья и насаждение ряда новых отраслей. Общая мысль была такой: негоже вывозить за границу лес и покупать мебель из неё. А вот если делать наоборот, то вся прибавочная стоимость останется в стране и будет инвестирована в новые производства. Правда, и тут оказалось не всё так просто: если в стране плохая почва для частных инвестиций, то капиталы всё равно утекут через границы туда, где им комфортнее.

Как и для Дональда Трампа сегодня, протекционистские меры, выгодные в одной ситуации, оказывались барьером для развития несколько десятилетий спустя. В 1650 г. британский парламент принял закон, запрещавший иностранцам заниматься торговлей без соответствующего разрешения Англии. Год спустя вышел Навигационный акт, который ещё больше ограничил конкуренцию с более развитой в то время промышленностью Нидерландов. Но в XVIII веке, когда Англия сама стала «мастерской мира», а менее развитые страны уже не могли с ней конкурировать, парламент начал всячески продвигать идеи свободной торговли.

В России при Николае I действовал жёсткий протекционизм для российской промышленности, ограничивающий доступ для иностранцев. Это было абсолютно логично: при наличии крепостного права отсутствует главное условие успешного развития капитализма – рынок свободной рабочей силы. И первые российские фабрики разумно было прикрывать тарифами, чтобы конкуренция их не извела. Есть даже мнение, что Крымская война была борьбой наиболее развитых стран Европы за открытие российского рынка для своей промышленной продукции. Точно так же действовали англичане в Индии, где заградительные пошлины на ввоз индийских тканей угробили местную текстильную промышленность. Или американцы в Японии, когда Реставрация Мэйдзи дала старт модернизации этой страны.

Протекционистские мотивы были особенно сильны в Европе и Америке между мировыми войнами: особенно на фоне разразившейся в 1929 г. Великой депрессии, когда каждая дрейфующая держава видела опасность в иностранных товарах. Зато после 1945 г. работы Фридриха фон Хайека породили среди экономистов консенсус: свободная торговля – это абсолютное добро, а тарифы – экономический фашизм. С этим вынуждены были согласиться элиты даже в тех странах, где в национальных героях ходили махровые протекционисты.

Какие же они меркантильные!

Президент США Авраам Линкольн вошёл в историю как борец с рабством, идея отмены которого якобы стала причиной столкновения прогрессивного промышленного Севера с аграрным рабовладельческим Югом. Со школьной скамьи привыкнув к такой трактовке, мало кто задумывается: неужели в середине XIX века иммигрантам из Европы, не имевшим в Америке ни кола ни двора, было больше нечем заняться, как воевать за освобождение каких-то негров? И с чего бы американцам, уже родившимся в Бостоне или Нью-Йорке, любить чернокожих?

Да и верно ли мы вообще оцениваем расклад сил в тогдашней Америке? До середины XIX века текстильная промышленность была главной движущей силой индустриализации, а хлопок занимал в мировой торговле то же место, что нефть сегодня. Даже круче: британской текстильной индустрии, раскачавшей всю промышленную революцию, просто негде было взять столько сырья, сколько давал американский Юг. 65% урожая уходило в Англию, где составляло четыре пятых всего хлопкового импорта. Соответственно, южные штаты давали от 50 до 80% поступлений в федеральную казну.

Без чернокожих рабов хлопок было не вырастить, поэтому отношение к рабству плясало от экономической необходимости. Южнее 36-го градуса северной широты климат и почвы идеально подходили для выращивания хлопка. В результате появляется «Миссурийский компромисс»: США законодательно запрещают рабство выше 36-й параллели. А ниже – пожалуйста.

Как рассказывали «АН», Линкольн до начала Гражданской войны в 1862 г. вообще никогда не выступал за освобождение рабов (только против расширения рабства на новые территории). В 1858 г. он публично протестовал против идеи предоставления неграм прав граждан в северных штатах. В 1860-м он писал: «Для опасений, что республиканская администрация станет вмешиваться в жизнь рабовладельца Юга и его рабов, нет оснований». Судя по свидетельствам современников, Честный Эйб был умеренным расистом: считал негров людьми второго сорта и предлагал принудительно выслать их из США в Африку, когда механизация сделает рабский труд на плантациях Юга нерентабельным. А у Гражданской войны была другая главная причина – тарифная.

Богатым южанам было выгоднее закупать промышленные товары в Европе, чем развивать производства у себя. На Север они вообще чихать хотели: предприятия там молодые и слабые, качество товаров невысоко. А вот северянам без рынков Юга никуда. Кому ещё нужна их продукция, если в Европе она неконкурентоспособна? И Север на федеральном уровне лоббирует высокие таможенные пошлины на европейский импорт, чтобы вынудить Юг покупать его товары, а не английские. Югу это всё, мягко говоря, не нравилось.

Однако чем дальше на запад Америки забирались переселенцы, чем больше новых штатов с экономикой на свободном труде они там создавали, тем больше становилось и сторонников у высоких таможенных пошлин в Вашингтоне. Южане порой успешно оборонялись, тарифы гуляли от 10 до 40%, а страна лет 40 балансировала на грани гражданской войны. И спусковой крючок в итоге нажал праведник Линкольн.

В 1857 г. США накрыл первый в истории страны масштабный финансовый кризис – одних банков разорилось полторы тысячи. И всё это на фоне рекордно низких таможенных пошлин, пролоббированных президентом-южанином Джеймсом Бьюкененом. Республиканец Линкольн победил на выборах в 1860 г. как сторонник высоких (до 37%) тарифов, и его политика, по сути, привела к развалу страны: в декабре 1860 г. Южная Каролина, а за ней Миссисипи, Флорида, Джорджия, Луизиана, Техас и Алабама объявляют об отделении от США и ждут уступок. Но Линкольн в мае 1861 г. проводит решение о постепенном повышении тарифа до 47% в течение трёх лет. На этом месте южные штаты уже всерьёз создают Конфедерацию, принимают Конституцию и готовятся к войне. Мирно развестись невозможно: Север без Юга существовать решительно не может!

Не имевший военного опыта юрист Линкольн полагал, что Север легко победит: на него приходится две трети населения и 90% какого-никакого промышленного потенциала США. В армию Севера принудительно мобилизуют около 300 тыс. иммигрантов, но в июле 1862 г. у ручья Булл-Ран северяне терпят сокрушительное поражение. Одерживая одну победу за другой, южане движутся на охваченный паникой Вашингтон. Линкольну почему-то никто не объяснил, что у него в армии будет много сброда, никогда не воевавшего и не имевшего ни малейшей мотивации. А за Юг сражаются дисциплинированные добровольцы, которые живут среди рабов, как спартанцы среди илотов, с детства учатся владеть оружием и рисковать. Вдобавок Англия, взбешённая снижением поставок хлопка из-за войны, была готова поддержать конфедератов.

В общем, угроза военного поражения Севера стала вполне реальной. И от Линкольна требовался сильный нестандартный ход, который перевернул бы доску, – что-то вроде «оружия возмездия». И Линкольн подписывает Декларацию об освобождении рабов. Хотя ещё недавно он говорил: «Если бы я смог спасти союз, не освободив ни одного-единственного раба, я бы сделал это». А в американской публицистике того времени шла оживлённая дискуссия, кого в стране больше эксплуатируют. Авторы с Юга уверяли, что рабочие на бостонских заводах пашут побольше алабамских негров и всё равно рискуют оказаться в тисках голода. Северяне возражали: дескать, даже в Бразилии у рабов больше прав.

Тем не менее этот ход действительно перевернул партию. В глазах европейских интеллектуалов война Линкольна из захватнической сразу становится освободительной. Некоторые страны Европы перестают с Югом торговать, и его войска начинают испытывать дефицит вооружения и боеприпасов. Напрасно президент Конфедерации Джефферсон Дэвис сам предлагает отменить рабство в обмен на дипломатическое признание и военную помощь со стороны Англии и Франции. Север побеждает, но в Линкольна стреляет убийца-южанин, превращая президента в мученика и совесть нации. Стоит ли удивляться, что «тарифная версия» Гражданской войны гораздо менее популярна среди американских историков, чем аболиционистская.

Впрочем, и многие их немецкие коллеги готовы до хрипоты спорить, что гений Бисмарка, а не конфликт из-за таможенных пошлин в середине XIX века привёл к возникновению Германской империи. Всё началось в 1830-е с создания Германского таможенного союза (Цольферайна). Изначально он преследовал сугубо утилитарную цель: кружево границ между княжествами сильно усложняло таможенный контроль. Гораздо удобнее, если внутри Цольферайна границ не будет вовсе.

Пруссия выдвинула идею, ею увлеклись Бавария, Саксония, Вестфалия – и постепенно ещё 18 германских государств. Судя по всему, создатели Цольферайна не закладывали экономический рост в свои планы, желая лишь сэкономить на таможенниках. Но без внутренних пошлин в Германии стал расти объём торговли, что стимулировало постройку железных дорог. Транспортная инфраструктура дала толчок развитию угледобычи, чёрной металлургии, химии и машиностроения.

Неудивительно, что к Цольферайну захотела присоединиться и Австро-Венгрия, благо Вена говорила по-немецки. Но в Берлине посчитали, что экономический союз эффективен, если объединяет государства, имеющие близкий уровень развития, одинаковый политический строй, похожую культуру. А империя Габсбургов состояла из преимущественно славянских провинций со слабенькой промышленностью, дешёвым продовольствием и дырявыми границами. Даже Бавария и Вюртемберг, ближайшие соседи Вены, голосовали против её приёма в Цольферайн.

Долго ли, коротко ли, кончилось всё австро-прусской войной 1866 года. Корифеи европейской политики сплошь ставили на австрийцев и просчитались: в битве при Садове победил, как известно, прусский школьный учитель. Немцы за полтора месяца вышли к Вене и заключили выгодный мир. А через четыре года провернули то же самое с Францией, основав Германскую империю. Получается, таможенные тарифы в какой-то мере стали точкой отсчёта двух мировых войн. Поэтому не нужно недооценивать эти скучные проценты.

Новый Вавилон

Как раз после Второй мировой мир это и осознал. В 1947 г. возник «глобальный Цольферайн» – Генеральное соглашение по тарифам и торговле. В 1995 г. на его базе возникла Всемирная торговая организация (ВТО), в которую к настоящему моменту вступило 166 стран мира, включая Россию. До конца XX века мировая торговля росла в пять раз быстрее промышленности, которая тоже не стояла на месте – всё быстрее становились поезда, танкеры и самолёты. А это значит, что народы активнее мигрировали: индийцы составляли значительную долю населения в Кении, марокканцы – во Франции, турки – в Германии. Границы мешали и людям, и капиталам.

Суть ВТО в том, чтобы таможенные тарифы для её членов были минимальны или отсутствовали вовсе. Но результаты для отдельных стран непохожи.

Многие развивающиеся страны от Монголии до Перу, вступив в ВТО и обнулив пошлины, вдруг обнаружили, что у них не стало обрабатывающей промышленности, а их место в «мировой специализации» – выращивать кофе и бананы. Россия после 13 лет пребывания в «общем рынке» осталась на уровне 2011 года. А вот китайская экономика за такое же время выросла примерно вчетверо, выйдя на первое место в списке мировых экспортёров. В самой ВТО считают, что членство в организации даёт возможность, но не гарантию экономического прогресса. И это лишь 20% эффекта, а остальные 80% достигаются внутри страны.

Например, Россия в течение первых двух лет в ВТО избавилась от ряда дискриминационных ограничений на внешних рынках, что принесло ей «выхлоп» в 2 млрд ежегодно. Объём производства сельхозпродукции вырос на 12% по причине упрощения доступа на внешние рынки. Однако ряд экспертов сетовали, что многие сектора российской экономики не готовы к конкуренции, не нагуляли жирок после распада СССР. До поры им помогали заградительные тарифы на импорт, а без них можно протянуть ноги. Неслучайно те же британцы стали продвигать идею свободной торговли только после того, как выиграли конкуренцию у голландцев при помощи протекционистских мер.

Неудивительно, что идея свободной торговли давно трещит по швам во всём мире, а правительства защищают собственные рынки без особой оглядки на ВТО. Эпохе глобализации может прийти конец – об этом давно говорили ведущие экономисты на саммитах МВФ и Всемирного банка задолго до Дональда Трампа.

Потому что «скрытый протекционизм» существовал всегда. Например, западные страны повально ограничивают доступ иностранцев на свои рынки телекоммуникаций. По данным Global Trade Alert, страны G20 только в 2015 г. ввели против отдельных государств 644 ограничительные торговые меры. США, Евросоюз и Япония уже много лет успешно оспаривают право Китая продавать своим же компаниям редкоземельные элементы по льготной цене. Известно также уморительное решение запретить Польше выпускать гольф-кары на том основании, что это ущемляет права Канады, где гольф-кары вообще не производят.

При этом Дональд Трамп свои первые президентские выборы выиграл, выступая против договоров о свободной торговле: «Мы – как копилка, которую ограбили!» Или: «Мы не можем позволить Китаю продолжать насиловать нашу страну!» Ведь с 2001 г. в Америке закрылись 60 тыс. заводов – по его мысли, из-за губительных торговых соглашений. С точки зрения Вашингтона Китай пользуется неоправданными привилегиями, обретёнными в момент присоединения к ВТО в статусе развивающейся страны. Китай, Индия и Южная Корея по-прежнему имеют существенные льготы по защите национального рынка импортными пошлинами. В Пекине же, наоборот, полагают, что арбитраж ВТО контролируется США и ЕС, а китайцам или бразильцам жаловаться на них – всё равно что писать начальнику жалобу на него самого.

Что же реально происходит? Судя по всему, заканчивается период истории человечества, векторы которого были определены Второй мировой войной. Вся послевоенная экономическая политика сводилась к тому, что левые обещали избирателю качественное перераспределение благ от богатых к бедным. А правые обещали ему лучшие возможности для заработка и инвестиций. Этот процесс тянул ставки налогов и пошлин вниз, когда к власти приходили рейганы, и вверх, когда в Белом доме поселялись обамы.

Но сегодня общество расколото не между правыми и левыми, а по отношению людей к глобализации. Трамп одним из первых на Западе уловил этот тренд и построил на нём сверхуспешную политическую карьеру. Его избирателям не так важно иметь лишних 5 тыс. долларов дохода в год. Им важнее, чтобы Америка оставалась похожей на ту страну, которую они знали в детстве. Возможно это или нет – вот в чём вопрос.

Существующий сегодня консенсус между экономистами гласит, что трампизм однозначно проиграет. Дескать, невозможно уже учинить внешнеторговый генплан и отсечь от американского рынка бизнес тех стран, которые не нравятся Трампу. Однако не выглядит фантастикой ситуация, при которой китайский или бразильский инвестор подумает-подумает и таки вложит миллионы в строительство предприятий в США. Тогда Трамп восторжествует – и у такого исхода есть масса интересантов. Судя по тому, как во Франции и Германии трампоподобных ультраправых выводят из политики через странные судебные запреты, европейский истеблишмент оценивает опасность вполне серьёзно. Как и война – это лишь продолжение политики другими средствами.

Чимерика рулит

Нынешняя торговая война между США и Китаем никого не удивляет. Хотя любой экономист за последние 20 лет выучил термин Чимерика (Chimerica = China + America) и воспринимал эти две державы как одно целое.


Работало это так. Китайские граждане ещё не забыли Мао Цзэдуна и стараются экономить каждый доллар на «чёрный день». Американцы, наоборот, жизни не мыслят без кредитов. В 2017 г. США пришлось занять 800 млрд долларов, а в Китае положительное сальдо текущих платежей достигло 262 миллиардов. Случилась дикая вещь: китаец со средним доходом 2 тыс. долларов в год даёт взаймы американцу, у которого за год набегает 34 тысячи. Не нужно быть великим экономистом, чтобы догадаться: этот симбиоз кита и слона процветал за счёт будущих поколений, которым предстоит платить по кредитам, и обречён в долгосрочной перспективе. Хотя какое-то время всё выглядело неплохо: китайский импорт не даёт разгуляться американской инфляции, а дешёвый труд в Поднебесной ограничивает рост заработной платы в Америке.

Читайте больше новостей в нашем Дзен и Telegram