НОВОСТИ СЕГОДНЯ
В этот день 90 лет назад, 2 сентября 1935 года, родился Валентин Гафт, выдающийся артист, сыгравший две сотни ролей в театре и кино и сочинивший не меньшее количество эпиграмм и лирических стихотворений.
Хорошим актером он себя не считал, и эту недостачу самомнения тонко оценил задетый его эпиграммой Ролан Быков:
Что такое Гафт?
Может, это шкаф?
Или так не выговаривают МХАТ?
Может, это лай?
Лай сплошных лисиц
В шорохе своих и чужих ресниц.
Что такое Гафт?
Вряд ли кто поймет.
Гафт — это, наверное, факт наоборот.
Гафта как факт отечественного искусства до сих пор не могут толком осознать, опознать ни коллеги, ни зрители. Однако его монументальность ощущают все. Как же так получается?
Существуют актеры-актерычи, умеющие в профессии все и прежде прочего — преподнести себя, занять центр сцены, стяжать успех. Куда реже зритель внимает перфекционистам-самоедам, цельный образ которых многогранен, мерцателен, переливчат. Такие типы неуживчивы и странны, вечно ищут зерно роли, ни секунды не доверяя себе. Они могут прятать свою настоящесть за штампами и наигрышами, но их природа сметает все препоны. И тогда избранники Мельпомены прекращают актерствовать, начинают жить на сцене, а значит — рисковать.
«Здравствуйте, я ваша тетя!»
Правда, для этого им требуются опора и направление — например, в лице режиссера, способного угадать и поставить на крыло актерскую индивидуальность. Такое удается немногим. Валентин Гафт дожидался своего двенадцать лет.
«Зачем?.. Кого вы будете играть, мальчик: рабочих, колхозников? Отелло вы не сыграете никогда!», — уверял, гладя по голове будущего артиста, маститый литературовед-остроумец Ираклий Андронников в 1953 году.
В то время Валя с приятелем подкараулили мэтра у служебного входа в зал переполненного клуба и напросились на литературный вечер. Потом, набравшись смелости, восхищенные поклонники заявились на квартиру кумира и попросили его одолжить им пару авторских рассказов для поступления в театральный. «Устных рассказов дать не могу по той простой причине, что они устные, — заверил хозяин, — но если вы так хотите и решили поступать, то я могу вам посоветовать вот что, запомните: артисты — люди малообразованные, книг не читают. Чтобы было все органично и просто, вы выйдите, назовите какого-нибудь автора с потолка, допустим, Петров, «Как я пошел первый раз на свидание». И прямо от себя говорите любой текст».
Андроников попал в яблочко: шалопай с улицы Матросская Тишина точно так и представлял себе выбранную профессию! Декорации первых лет жизни питали воображение слабо. Справа от валиной пятиэтажки располагалась тюрьма, напротив — психбольница, слева — рынок, за ним — студенческое общежитие МГУ, а прямо через дорогу — родная школа. Учился Валентин плохо. Однажды учительница литературы, рассказывая о «Евгении Онегине», замерла вдруг посреди класса, вскинула голову и простонала: «Боже, как он это читает! Журавлев...».
«О бедном гусаре замолвите слово»
Юный Гафт, разыскав заветную афишу, попал на поэтический вечер и обомлел. Много лет спустя Валентин Иосифович признавался: «Вы знаете, он меня скосил... Я ничего лучше, чем журавлевские чтения, никогда не слышал! Потом нахватал очень много двоек и попал в группу школьной самодеятельности, которую вела наша классная руководительница».
Мечта о сцене пробудилась годом ранее. «Мы всем четвертым классом смотрели в детском театре пьесу Сергея Михалкова «Особое задание», — вспоминал артист. — Я верил всему, что происходило на сцене. Плоские декорации, которые изображали зелень, для меня были лесом, который пахнул деревьями, грибами, ягодами и где действительно играли в эту военную игру Эти переодетые в мальчиков женщины не были для меня артистками, как их называют, травести, — это были настоящие дети… В самодеятельность я пошел после того, как однажды ночью мне пришла в голову мысль стать артистом. Мне казалось, что проще ничего нет... Боже мой, я наконец открыл, что мне надо делать, я нашел профессию, где ничего не надо знать, а просто выйти и сказать: «Кушать подано!».
Первый урок мастерства семнадцатилетний москвич получил осенью 1952-го. Проходя по безлюдной аллее, встретил гулявшего по Сокольникам с парой охотничьих собак звезду экрана Сергея Столярова. Валентин решился подойти, попросил послушать, как он читает басню для поступления в Школу-студию МХАТ. Через много лет Гафт рассказывал: «У Столярова был какой-то скучающе-гуляющий вид, усталые глаза, и я подумал, что сейчас он пошлет меня куда-то подальше. Но он, не повышая голоса (как будто мы с ним давно знакомы), спросил тихо:
— Кто набирает?
— Топорков.
— Мой учитель...
Я стал искать пенек, у которого можно было остановиться, чтобы начать читать», — и добился приглашения позаниматься на дому. Явившись по адресу, юноша получил «первый замечательный и очень талантливый урок режиссуры».
Сергей Столяров разобрал басню по ролям, описанную в ней ситуацию, характер и развитие диалога, индивидуальные речи персонажей...
Вскоре благодарный ученик поступил на первый курс Школы-студии вместе с Урбанским, Табаковым и Майей Менглет. На экзаменах блеснул темпераментом, худобой и золотой фиксой, вставленной вместо выбитого в драке зуба. За Гафта болели, всячески подбадривали его второкурсники Игорь Кваша и Михаил Козаков. Последнего вскоре пригласил на кинодебют в картину «Убийство на улице Данте» Михаил Ромм. За компанию позвали в эпизод Валентина, но первый блин вышел комом. «Сколько дублей на меня ни тратили, я просто не мог одновременно говорить и доставать блокнот, не мог — и все, — вспоминал Гафт. — Я чувствовал себя скверно, подошел к Михаилу Ильичу сказать, что, мол, извините, не получилось, и услышал в ответ: «Ничего страшного, не волнуйтесь, вы будете такой застенчивый убийца». Но тягостное чувство скованности долго не забывалось и преследовало меня на протяжении многих лет, едва я выходил на съемочную площадку. Я думал: «Господи, сейчас они меня разоблачат, что я совершенно не годен к этому делу!»
Дебют на сцене также не задался. Ефремов позвал в «Современник», но Волчек была непреклонна: «Валя все наигрывает!». Напросился в Театр Моссовета к Завадскому, потом сбежал на Малую Бронную... Выход на подмостки в Сатире тоже обернулся конфузом: Гафт перепутал партнершу, заговорил с другой актрисой, смутился, сбился, зажался. По его признанию, первые годы он вообще не понимал, что делает на сцене, а главное — зачем?.. Что-то стало получаться в крошечном театре на Спартаковской у будущего хозяина Театра Маяковского Андрея Гончарова...
Темпераментный, саркастичный, харизматичный, но неровно игравший актер прославился трудным характером, в кино его многочисленные пробы часто отвергались. Типаж иностранца с выраженным отрицательным обаянием он мог обогатить и положительными свойствами, но — втуне... Нерастраченный талант реализовал в личной жизни: женился на неприступных красавицах — модели, затем балерине. Изменял. И его предавали, бросали, писали на него доносы. Страдая, он с годами преображался, обретал сложный, эмоционально углубленный склад беззащитной души, сильно контрастировавшей с мужественной фактурой.
В 1965-м Эфрос пригласил его на первую большую (и лучшую) роль — Электрона Евдокимова в постановке «104 страницы про любовь» малоизвестного драматурга Радзинского. Режиссер оценил не декларируемую, внутреннюю свободу актера и дал ему надышаться. Здесь — в отличие от самовлюбленного сноба из экранизации Натансона «Еще раз про любовь» — под бравадой Гафта угадывалась тоска азартного научного работника по утраченной, обретаемой в разделенном чувстве цельности.
Это был творческий прорыв, долгожданный успех. «Мне кажется, лучшие образцы этого театра навсегда останутся в памяти и такого я больше не увижу... — признавался артист. — Эфрос освобождал, раскрепощал актера. Тот настолько проникался состоянием своего персонажа, погружался в то, что с ним происходит, что уже не изображал его, а буквально становился им, жил им... До сих пор я чувствую все то, что получил от этого режиссера. Он потрясающе чувствовал свое время, ставил спектакли про реальную жизнь, а не про какую-то форму жизни, навязанную идеологией. Его творческое «я» наполняло текст и фабулу пьесы новым содержанием».
Постановщик виртуозно и детально разбирал роли, акцентировал оттенки чувств и их переходы, «разгадывал то, что хотел написать автор, и усиливал это многократно», открывая в актерах эмоциональный космос. Гафт сыграл у Эфроса пять ролей. Больше всего любил «Обольстителя Колобашкина» Радзинского.
«Мой герой был «донкихотом от пивной», который хотел перевернуть мир в лучшую сторону, энергии было через край, но средств мало… На «Колобашкине» я очень много получил не только как артист, но и как человек. Я понял, что такое справедливость, что такое донос, что такое ложь. Анатолий Васильевич вытаскивал из актеров какие-то человеческие, порядочные вещи, которые не очень-то часто можно выявить в жизни. А для того чтобы выявить их на сцене, надо немножечко стать таким человеком. И кажется, мне это удалось», — рассказывал Валентин Иосифович в своих мемуарах. Расставшись с любимым мастером из-за конфликта с его ребячливой музой и примой Ольгой Яковлевой, Гафт не стал актером «режиссерского» театра, но получил импульс для профессионального роста. И вскоре покорил коварный Театр Сатиры образом жуира Альмавивы в спектакле «Безумный день или женитьба Фигаро».
В 1969-м артиста наконец разглядел, признал и призвал «Современник». «Видимо, Ефремов так это дело заварил, что после его ухода театр оказался гораздо сильнее, чем его создатель». Гафт проработал с Волчек почти полвека, начиная с ввода на роль дядюшки из ее «Обыкновенной истории».
Тогда же случайно написалась первая эпиграмма — тост на день рождения «современниковца»:
Мне слух раздражала фальшивая нота,
Всю жизнь проверял я проклятое «ля»,
Так поздно дошло до меня, идиота,
Что скрипка в порядке, жена моя — ...ля!
«Чародеи»
Экспромт коллег восхитил, и Ефремов тут же поручил автору написать другие эпиграммы — к капустнику. Первой жертвой новоявленного пиита стал давний друг, объявивший об очередном бракосочетании:
Все знают Мишу Козакова,
Всегда отца, всегда вдовца.
Начала много в нем мужского,
Но нет мужского в нем конца...
В этих посвящениях Гафт собственной, здравой меркой мерил театральный мир с его непрестанно раздуваемыми успехами и талантами. Когда Андрей Мягков изловчился черкнуть автограф на стенке у самого потолка театрального ресторана («Кто любит МХАТ больше меня, пусть напишет выше меня»), острослов-версификатор горячо поддержал энтузиаста:
И Микеланджело творил под потолком.
Для вас обоих это место свято.
Лишь Бубка мог — и то с шестом —
Побить твою любовь ко МХАТу.
Какое откровенье в комнатенке дымной!
Какой порыв отчаянной души!
Когда добьешься ты любви взаимной,
Об этом чуть пониже напиши...
«Жизнь и приключения Мишки Япончика»
В ироническом жанре Гафт нащупал внутреннюю опору для независимости от самой зависимой профессии. И киношники вскоре оценили раскрепостившегося артиста. Заметную роль он сыграл в фильме «Разрешите взлет!» Анатолия Вехотко и Натальи Трощенко: опытный пилот малой авиации перевоспитывает молодого летчика-разгильдяя в исполнении Семена Морозова. Зрители по достоинству оценили характерную работу в телебурлеске «Здравствуйте, я ваша тетя!» Виктора Титова. В том же 1975-м вышла телеэпопея Петра Фоменко «На всю оставшуюся жизнь», где актер раскрылся в сложном драматическом образе. Первые большие лирические роли артист сыграл в дуэтах с Ольгой Яковлевой в ажурной эфросовской теледраме «Таня» по пьесе Арбузова и с Маргаритой Тереховой в трогательной, снятой Инессой Селезневой мелодраме «Дневной поезд». А в 1979-м начались съемки фильма «Гараж», куда Гафта вызвали на замену не явившегося на площадку Ширвиндта. Здесь Валентин Иосифович встретил свою любовь, актрису Ольгу Остроумову.
Вначале Рязанов не хотел брать «вздорного» Гафта, но тот оказался надежным товарищем, сплотившим амбициозных коллег. Это амплуа пришлось ему впору, ведь «12» Никиты Михалкова — тоже в каком-то смысле «Гараж». Там участники заседания не кооперативные метры делят, а судьбу человека решают, разделившуюся на «до и после». Пафос председателя, «мудрого еврея» в исполнении Гафта направлен на восстановление ее целостности. В том же амплуа актер солировал в образе полковника «О бедном гусаре замолвите слово», специально для него придуманном Гориным и Рязановым.
«Гараж»
Не терпевший фальши мастер уже ничего не изображал, но привносил в сюжет осмысленную лирическую тему, легкое дыхание, проживание судьбы персонажа на неуловимо-интимной дистанции. Кинорежиссеры проходили испытание Гафтом, а выигрывали те, кто снимал его крупным планом. Синхронно укрупнялись и отрицательные образы восьмидесятых: снедаемый страстью Сатанеев из «Чародеев» Константина Бромберга, романтик-рецидивист в «Гонках по вертикали» Александра Муратова, авторитетный главарь «Воров в законе» и Воланд «Мастера и Маргариты» Юрия Кары.
Гафт сыграл в 120 фильмах и сотне спектаклей, но если каждый актер — «кладбище несыгранных ролей», то Валентин Иосифович — их мемориал. Его «памятником нерукотворным» стали эпиграммы и стихи, оказавшиеся личным, лирическим, перпендикулярным заданным обстоятельствам актерского существования вкладом в искусство.
Если поместить Гафта в воображаемый калейдоскоп его работ, то нетрудно увидеть артиста острого ума и большого сердца, вневременного плана и стиля, способного одними глазами прожить непрожитые роли Дон Кихота, Фауста, Иова — без плоти, без котурн, в ином, лучшем из возможных миров! А в этом он, будто случайно, стал поэтом, оседлавшим актерскую судьбу-злодейку, обогатившим наше представление о подлинном таланте и его истинном предназначении.
Все начиналось с Фуэте,
Когда Земля, начав вращение,
Как девственница в наготе,
Разволновавшись от смущения,
Вдруг раскрутилась в темноте.
Ах, только б не остановиться,
Не раствориться в суете,
Пусть голова моя кружится
С Землею вместе в Фуэте.
Ах, только б не остановиться,
И если это только снится,
Пускай как можно дольше длится
Прекрасный Сон мой — Фуэте!
Все начиналось с Фуэте!
Жизнь — это Вечное движенье,
Не обращайтесь к Красоте
Остановиться на мгновенье,
Когда она на Высоте.
Остановиться иногда
На то мгновение — опасно,
Она в движении всегда
И потому она прекрасна!
Ах, только б не остановиться...
Потухшая звезда мерцает прошлым светом,
Она давно мертва, а мы еще горим.
Жизнь воспевается поэтом.
Любима ты, и я любим.
И солнца шоколадный грим
Нас украшает жарким летом.
Любовь, не уходи,
Дождись холодных зим.
Я был сражен тобой молодым,
Целуя твои руки, замер при поклоне.
Холодный дождь мне в спину колотил.
Я об одном его просил,
Чтобы только не смывал тепло твоих ладоней.
И дождь молчал, смывал мои грехи.
И в чистый день пришли ко мне стихи,
Как драгоценный плод игры словесной,
Под каждой буквой с подписью небесной.
Лицо к лицу, глаза в глаза,
И тихо вздрагивают плечи.
И нет конца моим стихам,
И нет конца у этой встречи.
Если потеряешь слово,
Встанешь перед тупиком, –
Помычи простой коровой,
Кукарекни петухом.
Сразу станут легче строчки
От вождения пера.
Превратятся кочки в точки,
Станет запятой дыра.
Уложи свой лоб в ладошку
И от нас, от всех вдали
Потихоньку, понемножку
Крыльями пошевели.
И падут перед стихами
Тайны сотен тысяч лет.
Все, что трудными ночами
Ты предчувствовал, поэт.
Нет, перо в руках поэта —
Это вам не баловство.
Он — дитя, соском пригретый,
Но в нем дышит божество.
Связь времен — связь света с звуком.
Как постигнуть эту страсть?
Поэтическая мука —
В даль туманную попасть.
Акварели слов слагая,
Скальп снимая с тишины,
Ты услышишь, улетая,
Звук натянутой струны.
Но, паря под облаками,
Тихо празднуй свой улов.
Все мы были дураками,
Пока не было стихов.
Фото: Кирилл Зыков/АГН «Москва», АГН «Москва»
Похожие новости: