Люди со светлыми лицами: выставка про декабристов в Музее Пушкина

В канун 200-летней годовщины восстания на Сенатской площади в Государственном музее А.С. Пушкина на Пречистенке открылась выставка «Декабристы: Люди и судьбы».

Выставки про героев 14 декабря в Музее Пушкина — явление такое же обыденное, как смена времен года. Каждые пять-десять лет, к круглой дате, появляется экспозиция, составленная — как из кубиков конструктора — из знакомых с детства (автор заканчивал школу еще при Брежневе. — «Культура») портретов и рисунков, мемориальных вещей, рукописей — «декабристские» фонды ГМП большие: Советская власть с пиететом относилась к первым борцам с самодержавием, которые, как известно, «разбудили Герцена».

Делались выставки по одним и тем же лекалам: сначала обстоятельства, предшествовавшие восстанию, затем период междуцарствия, события 14 декабря 1825 года и, наконец, финал — истории трудной жизни (можно даже сказать — трудовой, для многих так оно и было на самом деле) декабристов на каторге и в ссылке.

Ах, Александр Сергеевич, милый, ну что же вы нам ничего не сказали...

На этот раз авторы выставки «Декабристы: люди и судьбы» удивили. Здесь почти нет «главного экспоната» музея, а именно самого Александра Сергеевича! Нет, конечно, повествование начинается аb ovo — с Лицея: литографии царскосельских пейзажей, портреты однокашников «номера четырнадцатого» — Пущина, Кюхельбекера, Вольховского...

Устроители выставки сразу переносят нас в Каменку — богатое имение в Чигиринском уезде Киевской губернии, принадлежавшее Василию Давыдову, одному из руководителей Южного общества. Поэт тут гостил, общался с друзьями, которые здесь же плели заговор против царя. Представлен «малый джентльменский набор»: пейзаж усадьбы, рисунок Мстислава Добужинского «А.С. Пушкин в Каменке среди декабристов» (1924), мебель начала XIX века, строки из стихотворения Пушкина «Василию Давыдову» (1821).

Мстислав Добужинский. «А.С. Пушкин в Каменке среди декабристов». 1924

К содержательной части выставки «Декабристы: люди и судьбы» относится другая цитата Александра Сергеевича: «Бунт и революция мне никогда не нравились, но я был в переписке со многими заговорщиками. Все возмутительные рукописи ходили под моим именем...» — это строчка из письма Петру Вяземскому.

Вообще, рукописей и других документов в залах «Под сводами», где разместилась экспозиция, много. И интереснейших! Например, «Записка о тайных обществах» Михаила Грибовского, переданная императору Александру I (тут можно многое узнать о масонских связях декабристов), Манифесты Николая I — об отречении великого князя Константина и своем восшествии на престол, о восстании 14 декабря, о результатах следствия, о совершении приговора над государственными преступниками... Донесения Следственного комитета, записи допросов, Высочайший указ Верховному уголовному суду о смягчении наказаний декабристам... И как заключительная точка — черновая рукопись первой главы поэмы «Полтава» А.С. Пушкина с изображением виселицы.

Играем в декабристов?

Следует отметить прекрасное оформление залов «Под сводами», сделанное художником Александром Коновым. Центральный зал он превратил в Сенатскую площадь 14 декабря. Во всю стену — фотообои: занесенный снегом Медный всадник (историческая неточность, поскольку в 1825 году в Петербурге стояла нетрадиционно теплая зима: «снег выпал только в январе». — «Культура») и стройные шеренги лейб-гвардии Конного полка. У противоположной стены выстроен как бы фрагмент деревянных лесов возводимого тогда Исаакиевского собора. Пол имитирует брусчатку Сенатской площади. Все очень живописно, но в то же время какое-то игрушечное и совсем не страшное.

На одной из стен размещены — тоже в шеренгу — портреты генералов, оставшихся верными престолу: Карла Бистрома и его брата Адама, командовавшего лейб-гвардии Павловским полком, Александра Бенкендорфа, командира Конной гвардии Александра Орлова, командира гвардейского корпуса Александра Воинова. Изображений противостояния на Сенатской не так много: знаменитая акварель Карла Кольмана и рисунок-реконструкция Адольфа Шарлеманя «Смерть Милорадовича 14 декабря 1825 года» (1862). Что характерно, художники уже советского периода (акварель Николая Кузьмина «Декабристы на Сенатской площади», 1935, и офорт Николая Домашенко «Сенатская площадь. 14 декабря 1825 года», 1969) выбрали тот же сюжет. Это и понятно: список жертв восстания при Советах пытались «минимизировать», сведя все к фигуре злосчастного петербургского военного генерал-губернатора, убитого Петром Каховским выстрелом в спину. (И тут же портрет убийцы — работа все того же Николая Домашенко, сделавшего себе имя на «декабристской теме».)

А ведь на Сенатской площади 14 декабря 1825 года произошла настоящая бойня: погибло более трехсот рядовых и офицеров. Трагедия была еще и в том, что в этот день — наверное, впервые за всю историю империи! — русские солдаты были вынуждены стрелять в русских солдат. Которых (назовем вещи своими именами) обманом вывели их начальники на площадь под лозунгом: «Да здравствует царь Константин и жена его Конституция!».

Николай Домашенко. «Сенатская площадь. 14 декабря 1825 года». 1969

Но для устроителей экспозиции жертвами восстания стали не они, а... «Литераторы, поэты, издатели и члены литературных обществ, герои Отечественной войны 1812 года и профессиональные военные, чиновники и государственные деятели — просто молодые люди, живые и думающие, мечтающие и ищущие, со своей биографией и судьбой» (это из анонса выставки). И расправа над ними — разумеется, была чудовищной и ужасной. А тот факт, что многие понесли наказание за то, что вынашивали планы цареубийства, упомянут на этикетаже к портретам — мелким шрифтом.

А где же «другие декабристы»?

Устроители сразу сделали оговорку: выставочный проект посвящен тем, кто вышел на Сенатскую площадь и «навсегда изменил ход истории». Но очень жаль, что Государственный музей А.С. Пушкина не показал «других декабристов» — тех, кто разделяя реформистские убеждения своих товарищей, хотели послужить России. «Декабристов без декабря», по меткому выражению философа и искусствоведа Сергея Дурылина; так он охарактеризовал князя Петра Вяземского (портрета ближайшего друга Пушкина на выставке нет). Князь в 1830-х годах поступил на государственную службу, занял пост товарища (заместителя. — «Культура») министра просвещения, возглавил Главное управление цензуры, стал тайным советником, сенатором.

В этом ряду стоит и Александр Грибоедов, статский советник и министр-резидент (полномочный посол) России в Персии, автор презрительной фразы: «Сто прапорщиков хотят изменить весь государственный быт России». Его подозревали в принадлежности к тайному обществу, на допросах в Следственной комиссии об этом сообщали «главари» заговора — Кондратий Рылеев, князь Евгений Оболенский и князь Сергей Трубецкой... Но Николай I подписал Грибоедову «очистительный аттестат» и даже присвоил более высокий чин. И, возможно, если бы Александр Сергеевич не погиб в Тегеране от рук мусульманских фанатиков, ему светила бы должность министра иностранных дел, а может быть, даже канцлера Российской Империи.

Назовем еще несколько фамилий. Лев Перовский («Союз благоденствия» и «Военное общество») — министр внутренних дел и министр уделов, управляющий Академией художеств. Брат его Владимир Перовский — заговорщик, а впоследствии самарский генерал-губернатор. Павел Граббе («Союза благоденствия») — командующий русской армией на Кавказе, один из самых успешных военачальников Кавказской войны.

Можно вспомнить Александра Суворова-Рымникского, внука знаменитого фельдмаршала, члена Петербургского филиала Южного, а также Северного тайного общества, — он стал генерал-адъютантом, генералом от инфантерии и прибалтийским генерал-губернатором. Схожая судьба и карьера у Владимира Обручева, также члена тайного общества, — погоны генерал-адьютанта и генерала от инфантерии и пост оренбургского военного губернатора.

Генералы, действительные тайные советники, сенаторы... многие имели в своем анамнезе декабристское прошлое. Но по прошествии времени именно они строили империю, диктовали свою волю странам Востока (а иногда и Запада), усмиряли национальные окраины, сооружали железные дороги и совершенствовали законы... пока их более радикальные товарищи добывали железную руду на нерчинских рудниках. Со многими из них Пушкин был знаком, встречался в свете и даже посвящал им стихи. Но их портретов на выставке в Государственном музее А.С. Пушкина нет.

«Во глубине сибирских руд...»

Самый большой зал посвящен каторге и ссылке, довольно красочно поданой (даже поставили полосатый верстовой столб: «Иркутскъ. От С. Петербурга 4200 верст»). Устроители проследили все этапы хождения декабристов по мукам: сначала — литографии Петропавловской и Шлиссельбургской крепостей, затем офорты XVIII века «Вид Иркутска», «Вид Якутска», «Вид Туринска». Конечная точка маршрута — Сибирь, красочные пейзажи, исполненные ссыльным поляком Леопольдом Немировским — «Озеро Байкал», «Одна из вершин реки Иркут в Саянских горах», «Камень на реке Бирюсе в четырех верстах от золотых приисков» — величественная дикая природа и полное безлюдье.

Леопольд Немировский. «Камень на реке Бирюсе в четырех верстах от золотых приисков». 1840–1850

Встречаются работы из более близкого «советского прошлого» — серия графических листов читинского художника Николая Полянского, темой которого стало пребывание декабристов в Петровском Заводе и Читинском остроге: «Тюремный двор. Одоевский и Кюхельбекер» (1981), его же «Горбачевский. Школа в тюрьме Петровского завода» (1982), весьма изобретательная работа — «Игра в шахматы декабристов с бурятами» (1982). Но все же «гвоздем программы» стала портретная галерея ссыльных и каторжан, созданная декабристом Николаем Бестужевым в Петровской тюрьме — несмотря на правительственный запрет «поселенцам из государственных и политических преступников... снимать с себя портреты». Акварели предоставил своему «однофамильцу» на Пречистенке ГМИИ имени А.С. Пушкина, а в собрание музея изобразительных искусств они попали из коллекции выдающегося советского литературоведа, искусствоведа и коллекционера Ильи Зильберштейна.

С первых дней пребывания на каторге Николай Бестужев вынашивал мысль «закрепить для будущих поколений физический и духовный облик прекрасных и благородных людей», как принято было писать в советские времена. Сейчас в Музее Пушкина можно увидеть изображения Михаила Лунина, Александра Муравьева, Михаила Кюхельбекера, Михаила Фонвизина, Сергея Волконского, Ивана Анненкова, Ивана Пущина, Михаила Бестужева, наконец, автопортрет самого Николая Бестужева.

Примечательны пояснения к портретам. Так, Василий Львович Давыдов «...одобрил предложения Пестеля о введении в России республиканского Правления посредством революции... сознался, что целью общества было лишить жизни всю Императорскую фамилию». Артамон Захарович Муравьев «...знал о намерении Матвея Муравьева покуситься на жизнь императора и советовал ему начать исполнение в то время, когда командуемый им эскадрон Кавалергардского полка будет во внутреннием карауле... утверждал, что во все преступления, которые делал, вовлечен необузданным языком и страстию врать...»

А вот еще один интересный акцент выставки. Особую витрину посвятили декабристу, избежавшему нерчинских рудников и ставшему первым русским политэмигрантом — Николаю Тургеневу. (Мы больше знаем его старшего брата Александра Ивановича — того самого, кто отвез тело Пушкина из Петербурга в родовую усыпальницу Святогорского монастыря.) Николай Иванович, бывший член «Союза благоденствия», вовремя уехал за границу, затем отказался вернуться на родину и был заочно осужден: «...к оправданию не явился, чем и подтвердил сделанные на него показания». Первым делом здесь бросается в глаза крупный портрет британского джентльмена — это единственный иностранец, пробравшийся «Под своды». Из пояснения к портрету следует, что сей незнакомец — Джордж Каннинг, английский государственный деятель. На выставке «Декабристы: Люди и судьбы» он представлен потому, что русское правительство потребовало у милорда (тогда Каннинг занимал пост министра иностранных дел, а затем сделался главой кабинета) выдать государственного преступника Тургенева, а тот отказал. И Николай Иванович прожил в спокойствии и достатке за границей три десятка лет, дождался восшествия на престол Александра II, который вернул ему чин и дворянство. Другим соратникам по заговору не так повезло.

А завершает экспозицию все-таки Пушкин, его цитата. «Лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от одного улучшения нравов, без насильственных потрясений политических, страшных для человечества...» Вырванная из контекста фраза из неопубликованной статьи «Путешествие из Москвы в Петербург» здесь как нельзя более к месту — понимай как хочешь.

Фото: Сергей Ведяшкин/АГН «Москва» и Александр Курганов

Вверху: Василий Тимм. «Декабристы на Сенатской площади». 1850. Этой картины на выставке нет