Художник Валерий Гриковский: «Я не смеюсь над наукой, а наоборот — стараюсь ей помочь»

Художник, объединяющий в своих работах искусство и науку, рассказал «Культуре» о новом проекте «Минус-музей», посвященном Владивостоку.

В Центре современного искусства Az/Art проходит фестиваль-интенсив «Алгоритмы познания» под кураторством Александра Дашевского. До конца лета здесь планируют показать девять проектов современных художников. Первая часть, уже представленная зрителям, состоит из трех проектов: это «Несвязанные привязанности» Юлии Клоповой и Лилии Педак, «Инструментарий» Платона Инфанте и «Минус-музей» Валерия Гриковского. Инсталляция последнего получилась подробной и многосоставной, напоминающей музейный стенд или лабораторию. «Культура» поговорила с Валерием Гриковским о роли науки в современном мире, судьбе традиционной графики и о мифах Владивостока, обыгранных в инсталляции «Минус-музей».

— У вас медицинское образование — весьма необычно для художника.

— В детстве и юности я не представлял себя художником. Планировал заниматься наукой, окончил Первый медицинский институт в Ленинграде. Интересовался взаимодействием нервной и иммунной систем — иначе говоря, тем, что происходит в структурах мозга при иммунном ответе. Однако после развала Советского Союза наука умерла. Я чуть было не уехал за границу, но сразу не получилось: мне предложили подождать год-два и потом приезжать. А что такое два года для молодого человека — вечность! И я случайно увлекся рисованием. Показал свои работы одному человеку, другому, и вдруг выяснилось, что это кому-то интересно. И дело потихоньку пошло: Союз художников, выставки, проекты… Первое время слегка комплексовал, стеснялся своего медицинского образования, чувствовал себя чужим среди своих. Но со временем понял, что у меня есть преимущество: более основательная база для обращения к некоторым вечным темам — жизни и смерти, нормы и патологии, мужского и женского, верха и низа. В институте нас учили, что если есть симптом, должен быть морфологический субстрат — некая основа, из которой все происходит. А не просто: я художник, и так вижу. В этом смысле изобразительное искусство для меня не способ отображения мира, а способ его постижения, познания. А это почти не отличается от научного исследования.

Последние годы я увлекся большими инсталляциями — как, например, «Минус-музей» на выставке в ЦСИ Az/Art. Они вполне соответствуют научному духу: даже представители академической науки говорят — надо же, как точно! Например, у меня был проект, посвященный патологической анатомии внутренних органов Пиноккио, которые я сделал из коряг и корешков. Если вы не знали, как выглядит простата Пиноккио, — пожалуйста, можно было увидеть. Моя подруга, преподаватель военно-медицинской академии, предложила водить на выставку студентов, чтобы те сдавали зачет по гистологии.

В инсталляции «Минус-музей» есть «Дальневосточный морской таракан». Когда я показывал проект во Владивостоке, пришли представители Музея Мирового океана, Научного центра морской биологии. И мой приятель — из Научного центра морской биологии — захотел посмотреть на таракана. Я говорю: «Вадик, ты же кандидат наук, зачем тебе это? Этого таракана я сделал из ротовых органов краба, которого съел вчера, а крылышки вырезал из сушеной камбалы, купленной в соседнем пивном магазине». Он ответил: «Понимаю, но твои проекты выглядят так убедительно, срочно хочу увидеть».

— В ваших работах есть ирония?

— Я не смеюсь над наукой, не дискредитирую ее, а наоборот — стараюсь ей помочь. У классической науки проблемы с презентацией в современном мире: для многих она слишком скучная и непонятная. Свобода самовыражения стала важнее научной истины. Например, ко мне в мастерскую приходит гость и начинает расспрашивать про древние окаменелости. Я отвечаю, что вот морской еж, мезозойская эра, 200 миллионов лет. А вот — трилобит, палеозойская эра, 450 миллионов лет. И мне говорят: «Откуда ты это взял? Ты веришь тому, что написано в книжках?» Потом другой посетитель на полном серьезе заявляет, что не верит в теорию эволюции. Но это же не вопрос веры, а вопрос знания. Ты не веришь в закон всемирного тяготения? Давай, повиси в воздухе.

Еще есть мнение, что наука и искусство — вещи противоположные. Классическая наука утверждает, что истина — одна, и она познаваема, а искусство доказывает, что истин много, и они все разные: чем больше, тем лучше. Какой художник более истинный — Пикассо или Рембрандт? Это некорректный вопрос. Я пытаюсь разрешить извечную проблему Моцарта и Сальери. Считается, что Моцарт — это тот, кто слышит «музыку сфер»: как слышу, так и пою. А Сальери, как мы помним, «звуки умертвив, музыку разъял, как труп» и «поверил алгеброй гармонию» — в общем, не художник, а какой-то пакостник. На самом деле это два разных метода. Однажды я разрезал трехметровую картину на семь тысяч кусочков, каждый наколол на булавку и выдвинул ближе или дальше — таким образом возник 3D-эффект. То есть благодаря научным методам разъятия, архивирования и фиксации художественное произведение приобрело новые качества. 

— Я готов к самой широкой аудитории. Но приятно, что люди с академическим образованием воспринимают меня всерьез. Я приложил к этому немало усилий. Скажем, у меня достаточно большая энтомологическая коллекция. Есть такая поговорка: энтомологическая коллекция — это не коллекция жуков, а коллекция этикеток. Только собранный в правильном месте и снабженный правильной этикеткой жук становится научным экспонатом. Вы приходите в зоологический музей и видите выцветшего жука с отвалившимися лапками: он снабжен этикеткой, стоит на балансе, а значит, помещен в вечность. Потом вы заглядываете в сувенирный магазин, а там — красивый тропический жук в коробочке за 100 рублей. Ценности у него никакой нет, только эти 100 рублей. Потому что ценностью обладает не сам объект, а связи, которые образуются вокруг него и помещают его в систему. Большая часть моих инсталляций сделана из трешевых материалов — простых, незатейливых. Но они — пропущенные через сито научного подхода — приобретают новый статус, становятся музейными экспонатами. Люди науки это чувствуют и поэтому составляют значительную часть моей аудитории. Хотя я делаю все весело и надеюсь, что у меня есть талант популяризатора. Например, я показывал эволюцию костей внутреннего уха Микки Мауса. За последние 90 лет образ Микки Мауса в кинематографе постоянно менялся. Я уверяю зрителей, что это зависит от эволюции костей внутреннего уха, и наглядно показываю на спилах ракушек, описанных и систематизированных. Еще у меня была коллекция «камней глупости», извлеченных из голов добропорядочных граждан — с описанием видов глупости: всего получилось 56 видов. Или коллекция слез русалок: как известно, русалки плачут от любви, поэтому я составил классификацию из 24 видов любви и разобрал их химический состав. Для обычного зрителя в этих инсталляциях есть смешной, понятный пласт. Как известно, если заложить три смысла, человек, скорее всего, считает один. А если десять — считает три. Все десять, конечно, никто не расшифрует — я это делаю для себя. Потому что искусство для меня, как я уже говорил, — способ познания мира. С помощью проекта «Минус-музей» я, например, лучше узнал Владивосток.

— Почему именно этот город?

— Я оказался там случайно: подал заявку в арт-резиденцию «Заря» и ее одобрили. В заявке написал, что хочу сделать инсталляцию на местном материале, и в итоге получилось даже лучше, чем планировал. Я приехал во Владивосток на два месяца и погрузился в местные мифы, легенды, истории. Одни жители рассказывали мне, что из-за строительства кольцевой автодороги собираются вырубить лес на острове Елена. Другие говорили — только представь, у нас хотят возвести небоскреб золотого цвета! В итоге у меня получилась коллекция избранных галлюцинаций жителей Владивостока за последние 100 лет. Первая галлюцинация, например, связана с 1930-ми, а именно с проектом «Большой Владивосток». На сопке Орлиное гнездо планировали возвести 70-метровый монумент Ленину, памятник-маяк, а еще сделать спуск к морю — с Дворцом советов, амфитеатром на шесть тысяч зрителей и триумфальными колоннами и широкой лестницей: в общем, совершенно разорить Владивосток. В итоге проект не реализовали. В моей инсталляции о нем рассказывают квадратики из известняка — нереализованные фрагменты архитектурной отделки монумента. Или, например, проект дороги, которую хотят проложить через остров Елена — небольшой островок с реликтовым лиственным лесом. Его собираются вырубить, чтобы построить дорогу и элитное жилье. У меня представлены образцы пород широколиственного леса, приветствующих инвесторов тотальной застройки. Другая галлюцинация рассказывает о территории бывшего Спортивного рынка. Раньше этот район называли Гнилой угол — из-за болотистой местности и тумана. В начале XX века там находился ипподром, который в 50-е превратили в стадион. А в 80-е там возник стихийный китайский рынок. Теперь хотят все снести и построить комплекс высоких зданий с 60–80-этажной доминантой — «Золотым небоскребом». Я показываю крабов, устриц, морских ежей, выкрашенных в золотой цвет: они олицетворяют собой движение от мещанско-буржуазного прошлого к золотому стандарту будущего.

В целом я хотел обыграть истории, мифы, важные именно для жителей Владивостока. Например, в местном музее мне рассказали об истории Дальнего Востока, о живших там племенах, у которых не было своей письменности до китайцев и русских. Я решил восполнить этот пробел: реконструировал письменность, причем выделил несколько диалектов. Сплел из травинок пиктограммы — получился луговой вариант. А из древесины, корешков и палочек сделал лесной вариант. У меня есть карта миграции племен: все научно, никаких профанаций и мистификаций. На открытии во Владивостоке одна зрительница сказала: «Если бы не вы, все это кануло бы в Лету». Ее подруга спросила: «Подожди, ты этому веришь?» А та ответила: «Что значит веришь? Я все вижу своими глазами». 

Или еще пример: во Владивостоке есть художник Александр Казанцев — удивительный человек, такие встречались мне только в книжках. У него необычное хобби. Он нанимает катер, уезжает на какой-нибудь необитаемый остров — в заливе Петра Великого много островов, на некоторые уже 50–80 лет не ступала нога человека, — и месяц-полтора живет там один, как Робинзон. Пишет реалистические этюды, ведет толстый дневник пленэров, где делает записи пером и тушью, имитируя старославянский шрифт. А еще обходит остров метр за метром и рисует карты дивной красоты, где указывает каждый изгиб береговой линии, каждую нору суслика, висячий камень или грот.

— Казанцев рассказал вам, зачем это делает?

— Вообще он замкнутый и нелюдимый, с трудом идет на контакт: его уважают, но считают чудаком. Мы познакомились во время «Ночи музеев». Я читал лекцию с интригующим названием «Печальная и поучительная судьба традиционного художника в современном цифровом мире». Вышел потом на улицу, решил посмотреть перформанс современных художников, и тут ко мне подвели Казанцева. Мы с ним разговорились, и он предложил провести экскурсию по Владивостоку. Казанцев прекрасно знает город — каждый дом и двор: мы гуляли пять часов. В итоге он стал героем моей инсталляции «Минус-музей»: я показываю его как некую мифологическую фигуру, исследователя архипелага императрицы Евгении в заливе Петра Великого. Чтобы соответствовать этому уровню безумия — в хорошем смысле, — мне пришлось собрать около 100 фактур: шишек, камешков, палочек, иголок, фрагментов раков и крабов. Все это оплел сетями в несколько слоев. Получился уголок безумного собирателя.

— Как сам Александр Казанцев отнесся к этой инсталляции?

— Очень уважительно. Я использовал его рисунки. Он крайне осторожно относится к современному искусству, при этом его альбомы напоминают бестиарии с рисунками выдуманных существ. Он детально прописывает их образ жизни, ареал обитания — это ничем не отличается от моей истории. После возвращения из Владивостока я получил от него в подарок рукописную книгу, над которой он работал два или три месяца. С рисунками и текстом, написанным шифром.

— Уже прочитали?

— Еще нет, руки не дошли, но обязательно прочитаю — ключ от шифра у меня есть. Вообще Владивосток не отпускает до сих пор. В августе вернусь туда с персональным проектом в галерее «Арка». Собираюсь показать весь арсенал своих средств. Привезу рулон графики, и некоторые рисунки покажу традиционным образом, другие представлю в виде разрезанных кусочков, наколотых на булавки или вставленных в ячейки. Выставка будет посвящена тому, как графика может существовать в наше время — то есть переходу от традиционного плоскостного листа к 3D-объектам. Открытие запланировано на середину августа.

Выставка работает до 29 июня

Фото на анонсе: Екатерина Анохина. Все фото предоставлены пресс-службой Музея AZ