НОВОСТИ СЕГОДНЯ
155-летие выдающегося писателя Ивана Бунина, которое официально будет как раз сегодня, 22 октября, проходит почти незамеченным со стороны официальной культуры. Похоже, власть так и не определилась до конца, как ей относиться к нобелевскому лауреату по литературе, который последние 30 лет прожил за границей и там же похоронен. Но хотя Бунина с его взглядами трудно прикрутить к ура-патриотическому тренду, он всё же до конца жизни думал и действовал как русский дворянин. Он писал прозу так, словно это стихи. Жанр рассказа, в котором Чехов творил тоном врача, Бунин обогатил собственным слогом, где каждая строчка пахнет чем-то вкусным.
Вероятно, Бунин озадачивает Минкульт не только своими социально-политическими взглядами. Его дневники 1918–1920 годов, лёгшие в основу публицистической книги «Окаянные дни», полны не только скептических оценок народа-богоносца. Вся русская литература, которую Иван Алексеевич почитывает вечерами, редко вызывает у него восхищение. А вдруг нынешние школьники тоже перестанут закусывать губу от восторга и усвоят холодно-рассудительные оценки мэтра, который таки понимал в литературе побольше школьных педагогов.
Летом 1917-го он пишет: «Дочитал Гиппиус. Необыкновенно противная душонка, ни одного живого слова, мёртво вбиты в тупые вирши разные выдумки. Поэтической натуры в ней ни на йоту». «Леонардо да Винчи» Мережковского для Бунина – «длинный, мёртвый, натащенный из книг»: «Несносно долбление одного и того же про характер Леонардо». Бальмонт и Андреев лишь обворовывают Ницше. Или писатель слышит в гостях, что Андрей Белый и Блок, «рыцарь Прекрасной Дамы», стали большевиками: «Подумаешь, важность какая, кем стали или не стали два сукиных сына, два набитых дурака».
В то же время Бунин восхищается платоновскими «Диалогами», хвалит концовку «Анны Карениной». «Прочёл Лескова «На краю света». Страшно длинно, многословно, но главное место рассказа – очень хорошо. Своеобразный, сильный человек». Создаётся впечатление, что он оценивает собственно прочитанное, а не бренды вроде «Маяковский» или «Есенин», к которым можно испытывать лишь священное благоговение, глубоко забитое школьной программой. Подумать только, для писателя Бунина вовсе неприемлем «литературный подход к жизни». Ведь именно с подачи деятелей литературы ту громадную и разнообразнейшую жизнь, которой жила страна, растащили на десятилетия, каждое из которых олицетворяет литературный герой: Чацкий, Онегин, Базаров: «Это ли не курам на смех, если самому старшему из них 20 лет».
Однако не нужно уподоблять Бунина хмыкающему обывателю, который ничего не ценит выше собственной персоны. В судьбоносные месяцы революций 1917‑го писатель мечется, в своей деревне пытается добыть газеты, чтобы понять, что вообще происходит в стране: переживает ощущение катастрофы, не спит ночами, мало пишет сам. Крайнее неприятие большевиков вовсе не означает для него сказок о слегка запутавшемся русском народе. «Окаянные дни» состоят по большей части из подслушанных речей раскрепостившегося хама, который, оказывается, всегда гнездился в бравых извозчиках, солдатах, дворниках. А ведь именно коллеги-писатели больше всех грезили о грянувшей буре: «Честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой…» Как любил рычать это Горький! А и сон-то весь только в том, чтобы проломить голову фабриканту, вывернуть его карманы и стать стервой ещё худшей, чем этот фабрикант».
Осенью 1917 года Бунин едет в Москву, потом – в Одессу. Из его дневников не слишком заметно, чтобы он сам в судьбоносные месяцы пытался принять деятельное участие в судьбе страны. В Москве и Питере он преимущественно ходит по гостям и брюзжит. Только в Одессе, на контролируемой Деникиным территории, он становится пропагандистом Белого движения. В частных разговорах он периодически заявлял о желании вступить в Добровольческую армию, но так и не вступил. Вместе с остатками белых войск писатель эвакуировался в Стамбул, а потом осел на юге Франции.
Литературоведы не раз отмечали, что из произведений, созданных в эмигрантский период, напрочь ушёл присущий Бунину прежде социальный посыл. Он полностью погрузился в дореволюционный мир, как невротик бежит в мир детских переживаний, которые у Бунина были исключительно положительными: в родительском доме его никогда не наказывали и очень любили. Тем не менее он получил в 1933 году Нобелевскую премию как раз за это – «за строгое мастерство, с которым он развивает традиции русской классической прозы».
Хотя Бунин был сыном небогатого воронежского помещика и всю молодость нуждался в деньгах, он вёл себя за границей как поиздержавшийся русский аристократ. Имея эмигрантский паспорт, он до самой смерти оставался человеком без гражданства. Прожив во Франции 33 года, так и не овладел полностью французским и не писал на других языках, кроме родного. Богатый призовой фонд Нобелевки Бунин тратил, мягко говоря, нерационально. По его словам, в первые же дни после известия о решении академии на его адрес поступило почти две тысячи писем от людей, попавших в сложную финансовую ситуацию, поэтому «пришлось раздать около 120 000 франков». То есть шестую часть! Какой-то незнакомый моряк просил его перевести 50 франков – и русский писатель не мог отказать.
Но много ли неповторимого мог написать человек, воображение которого бесконечно занято деньгами? Или которое обречено быть сосредоточено на одной только жене, с которой он живёт с 1907 года? Или просто внутренний хаос не позволяет «рассмотреть» окружающую жизнь? Бунин подобным не страдал: в его прозе все события подчинены пейзажу. Его герои не пересоздают мир, как было модно у поэтов-символистов. И не слишком стараются отдавать себе отчёт, каков смысл происходящего с ними.
Похожие новости: