Человеческим лицом: «Известия» публикуют фрагмент книги «Вечный Китай»

Более 400 страниц книги журналиста, фотографа и китаиста Адриано Мадаро — попытка расшифровать тайну стремительно увеличивающейся роли Китая в современном мире. Автор начинает рассказ с глубокой древности, чтобы найти в ней корни экономического и социального рывка, который сделала страна за последние годы. Издательство «Бомбора» выпустит книгу «Вечный Китай» 20 марта. «Известия» публикуют фрагмент этой работы, в которой Мадаро размышляет о трансформации марксистских идей в Китае — и о том, как закономерно страна пришла к гармонии социализма и капитализма, прижившихся за Великой стеной и давших невероятные плоды.

Социализм по-китайски

Любой, кто хоть сколько-нибудь знаком с Китаем, неизбежно задумывается о влиянии многовековых философских традиций на формирование и развитие политической идеологии, понимание которой дается нелегко. В прошлом, на протяжении почти всей второй половины XX века, «два Рима коммунизма» — Москва и Пекин — обвиняли друг друга в догматизме, что приводило к громким разрывам Мао с Хрущевым, Брежневым и их соратниками, которых в зависимости от степени разногласий называли сначала ревизионистами, затем социал-империалистами и в конце концов просто ренегатами. Официально споры закончились только в 1989 году с приездом Горбачева и распадом СССР, в 1991 году, в то время как Китай уже более 10 лет проводил собственные реформы, самостоятельно обновляя великую тему XX века — марксизм.

Это минное поле, по которому необходимо ступать осторожно, тщательно выверяя каждый шаг, чтобы не подорваться на заложенных снарядах.

Когда в 1978 году начались реформы Дэн Сяопина, великий и героический народ Советского Союза всё еще был парализован режимом.

В Китае всё сложилось иначе. Не без ошибок, но итог был другим: Коммунистическая партия Китая провела собственные реформы, используя изобретательный инструмент — социализм с китайской спецификой.

С момента своего основания в 1921 году КПК отличалась китаизацией марксистской мысли. В триаде марксизм-ленинизм-маоизм сразу проявилось включение социалистической доктрины в более сложную и в некоторых отношениях изощренную китайскую идеологическую «лабораторию».

Привезенная из Европы мысль воспринималась и изучалась не как абстрактная догма, а как материя, которую необходимо было смешивать в китайской реальности, экспериментировать с ней и адаптировать. Специфика китайских проблем, резко отличавшихся от проблем дореволюционной и во многом послереволюционной России, требовала той самой оригинальной интуиции отцов-основателей Китая. Мао сам указывал на необходимость «соединения универсальных истин марксизма с национальными особенностями Китая».

Необходимость изучения марксизма, теории, направляющей мышление в разнообразных исторических контекстах, является неотъемлемой аксиомой. Она ведет к поиску «истины в фактах», переходя от теории к практике. В этом синтезе, свидетельствующем о непрерывной эволюции марксистской мысли перед лицом меняющихся условий человеческого бытия, социализм с китайской спецификой предстает как наука, которую необходимо изучать и объяснять.

Вся современная история Китая тесно связана с бурной эпопеей Коммунистической партии, которая смело встретила эпохальные вызовы XX века, стремясь осмыслить, укротить и направить их в нужное русло. Такого никогда прежде не случалось, но это можно было предвидеть. Цель была ясна еще с 1950-х годов: прозорливо истолковать переломный момент, перед которым оказался частично империалистический и колониальный капиталистический мир.

В 1955 году на конференции в Бандунге (Индонезия) Китай впервые громко заявил о себе после революции и долгой гражданской войны, переплетенной с войной против Японии. Он встал во главе третьего мира, стремясь увлечь его за собой во второй. Теория разделения геополитического пространства на три мира, выдвинутая Мао Цзэдуном, начала воплощаться в жизнь. Такова была цель Китая, руководствовавшегося социализмом с китайской спецификой, в XX веке. Но в новом столетии его задача — войти в первый мир, увлекая за собой третий, который нельзя оставлять без внимания. Продвижение оставшихся миров заключается в видении глобального будущего, которое Си Цзиньпин называет «сообществом единой судьбы».

Здесь возникает вопрос: что же случилось со вторым миром в китайском понимании — тем, который преодолел кризисную точку и повзрослел, глядя на мир первый? По сути, он эволюционировал в направлении первого мира и теперь движет общее развитие, стремясь к целям, достижимым лишь при условии встраивания в систему экономического сотрудничества, которому способствуют новые, пока не всем доступные технологии.

Китай, сторонник уникальной политической концепции, иногда подвергаемой критике и опровержению со стороны развитых стран, не допущенный в их «клуб по интересам», нашел свой идеологический кратчайший путь. За 40 лет упорного труда он сократил пропасть, которая могла бы навсегда оставить его среди стран третьего мира. Оружием его мести стали реформы — те самые, которые бывший Советский Союз так и не смог реализовать, поскольку они не вписывались в его повестку дня из-за застоя коммунизма.

Разнообразие Китая заключается в его способности разрабатывать доктрины и отказываться от них по-китайски. Если присмотреться, то можно увидеть, что основатели Коммунистической партии почти все вышли из образованного мира, из семей среднего достатка, пусть и не буржуазных. Многие лидеры окончили вузы или университеты, некоторые, как Дэн Сяопин и Чжоу Эньлай, даже стажировались за границей. Другие, подобно самому Мао Цзэдуну, были литераторами и поэтами. Все они были связаны с великой культурной традицией, берущей начало от каллиграфии — добродетели, которую многие из них взращивали в себе. По сравнению с советскими лидерами китайцы предстают истинными интеллектуалами, получившими достойное школьное образование еще в 1920-е годы и готовыми к культурному столкновению с западными идеями. Марксизм проник в их сознание и разум, словно удобрение в тщательно возделанную почву, сразу став предметом изучения и сравнения с теориями китайских мыслителей прошлого. Периодические «кампании исправления мысли» в Китае отражали постоянное стремление не дать обществу окаменеть в бюрократизации, а найти наиболее последовательный, пусть и не всегда очевидный путь к решению проблем на китайский манер.

С началом реформ высвободились все силы, накопленные за 30 лет идеологии и социальных экспериментов. Так называемая социалистическая духовность стала источником рвения и патриотической жажды отмщения за унизительное прошлое — 110 лет позора с 1839 по 1949 год, которые Китаю пришлось пережить.

Эта духовность, накопленная и направленная на новое самосознание и дерзновение, стала благородным плодом социализма с китайской спецификой.

В отличие от СССР, Китай никогда не стремился экспортировать свое духовное наследие за рубеж. Он поддерживал другие революции, но следуя принципу «каждый сам за себя» и политике невмешательства. В конечном счете его пример невозможно повторить: говоря о Китае, нельзя игнорировать его особенность.

Извилистый, но блестящий ход истории, начавшийся 3 тыс. лет назад, преподносит весьма поучительный урок. Взаимосвязь между самыми ранними и самыми последними событиями — неизбежный процесс эволюции. Для выживания Китаю приходилось адаптировать и китаизировать всё, что приходило из-за Великой стены.

Подобно тому, как в VII веке буддизм, пришедший из Индии, прошел неизбежный процесс ассимиляции, в XX веке Мао синизировал марксизм в большей степени, чем Ленин успел его русифицировать. Сейчас Китай вступил в фазу, представляющую огромный интерес для политологов, социологов и экономистов: это первая в мире «лаборатория», в которой смешались две противоположные доктрины — социализм и капитализм. Китайский прагматизм сделал это возможным.

Мы, жители Запада, должны избавиться от мысли, что Китай — это нечто чуждое нашей культуре, ориентированной на индивидуальность.

Нет никакого смысла строить гипотезы о столкновении цивилизаций, ведь китайцы являются носителями другой цивилизации, столь же богатой идеями и гениальными умами. Бессмысленно рассуждать о превосходстве тех или иных политических систем и спорить о концепции демократии.

Их богатое конфуцианско-даосское наследие в современную эпоху подверглось значительной трансформации под влиянием прагматизма, привнесенного марксизмом. Там, где марксизм становится не непреложной догмой, а гибким инструментом социальных преобразований, где ему удается идти в ногу со временем и даже опережать его, утопия превращается в жизненный урок.

Возможно, Китай выступает в качестве единственной альтернативной цивилизации, противоположной гегемонии Запада. Китайская реформаторская формула могла бы без идеологических предубеждений объяснить нам, что именно произошло в Китае: социализм занял место капитализма. Если это так, а мне кажется, что это действительно так, то нетрудно предположить, что следующим этапом может стать появление социальной демократии, объединяющей две мысли, которые, освободившись от крайностей новоцентристских противоречий, смогут найти третий путь.

Я полагаю, что Китай экспериментирует с этим проектом, и инициатива «Один пояс — один путь» может стать его инструментом. И социализм, и капитализм неизбежно претерпели генетические мутации. Тем не менее они обречены на сосуществование, и необходимо найти точки соприкосновения. Это благополучие и безопасность человечества — два вопроса, по которым ни социализм, ни капитализм не дают универсальных гарантий.

Китайцы умело адаптируются к необходимым изменениям. В 1980-е годы одним из ключевых понятий, введенных Дэн Сяопином, стала социалистическая рыночная экономика. Для капиталистов, а возможно, и для советских догматиков, зацикленных на ленинских идеях, это звучало как кощунство, но для одаренного китайского народа это стало настоящим освобождением, позволившим ему в полной мере раскрыть свой легендарный творческий потенциал.

Социалистическая рыночная экономика стала одним из зачатков более широкой концепции социалистической демократии, которая неизбежно должна была стать плодом социализма с китайской спецификой. Чтобы понять всё это, необходимо уметь читать между строк, но в то же время честно и непредвзято оценивать великое приключение, начатое Страной гибискуса в 1949 году и возобновленное с новой силой спустя семь десятилетий, в 2019 году.

Не стоит смотреть на Китай через призму индивидуализма. Давайте помнить, что китайский народ обладает правами, которые, по его мнению, хорошо представлены и соблюдены. Патриотизм и открытость по отношению к некогда враждебному миру делают китайцев образца 2020-х годов народом-победителем. Технологии меняют их привычки, но не культурные ценности. Древние сельскохозяйственные традиции, уходящие корнями в трехтысячелетнюю задокументированную историю, сформировали у китайцев высокую ценность общества и сотрудничества. Человек может утвердить свою силу и реализовать свой потенциал для успеха только в коллективности, которая традиционно отождествляется с обществом. Столь многочисленный народ, как китайцы, неизбежно формируется под влиянием естественных условий, в которых коллектив преобладает над индивидом.

В этом вопросе важно понять, почему Китай отдает предпочтение ценностям коллектива, а не отдельного индивида. На протяжении 5 тыс. лет коллективные ценности превалировали над индивидуализмом по весьма конкретной исторической причине: территории между реками Янцзы и Хуанхэ, колыбель китайской цивилизации, известные как «центральные равнины», могли существовать как единая Китайская империя только благодаря непрерывному коллективному труду сотен миллионов крестьян, занятых в так называемой гидравлической барщине — защите этих земель от разрушительных наводнений.

Веками китайский народ дисциплинированным трудом и самоотверженностью поддерживал концепцию общего блага ради своего выживания. Контроль над водными ресурсами Срединного государства Чжунго не только спасал людей от наводнений двух великих рек и их притоков, но и сохранял землю плодородной — землю, которая не могла быть частной, а принадлежала всем через обожествленную фигуру императора, гарантировавшего мир, труд и пропитание через закон. Таким образом, коллективная цивилизация Китая, дошедшая до наших дней благодаря философскому воспитанию, переданному не только Конфуцием, но и укоренившемуся в самом ДНК китайского народа, осталась непоколебимой.

Понятия демократии и свободы в нашем понимании им во многом чужды, их заменила социальная гармония, делающая всех равными в концепции послушания и коллективного участия в решении самых современных государственных задач.

Права человека — это не табу, которое следует обходить стороной. Даже в тех странах, где уважение к правам человека стоит на первом месте, найдутся граждане и правители, которые нарушают эти права, порождая невинные жертвы. Существует также Европейский суд по правам человека, рассматривающий дела о нарушениях в странах ЕС, но и в нем нет четкого перечня этих самых прав человека, и определить, что является правом, а что нет, бывает непросто. Может ли это установить политика? Или группа людей, возможно, принадлежащих к различным, а порой и противоположным культурам?

Китай преодолел путь от феодального общества к современному всего за несколько десятилетий, минуя этап буржуазного развития. После падения империи в 1911 году республика, едва успев родиться, была растерзана военачальниками. Революции и гражданские войны, японское вторжение и территориальный разгром следовали одно за другим. Единственная попытка создать буржуазию в 1920–1940‑х годах в полуколониальном Шанхае увязла в трясине коррумпированных правительств, столь же феодальных, как и павшая маньчжурская династия.

Сунь Ятсен, «отец отечества», вскоре сраженный раковой опухолью, стремился вывести народ из пучины нищеты и вопиющей социальной несправедливости, но его замыслы были сорваны захватом власти генералиссимусом Чан Кайши, пережитком военного феодализма. После долгих лет политических баталий, войн и стихийных бедствий китайский народ жаждал мира, мечтал «хорошо одеваться и быть сытым», как обещал Мао. Это означало не просто избавление от голода и лохмотьев, а прежде всего — жизнь в гармонии.

Гармония — понятие исконно китайское, венчающее стремление к совершенству.

Оно выражается иероглифом «хэ» и вбирает в себя все добродетели. В Запретном городе Пекина, который служит не только дворцом двух последних династий, но и до сих пор является ярчайшим примером древней китайской архитектуры и эталоном красоты, самым значимым залом является зал Высшей гармонии, к которому ведут залы Хранимой гармонии и Центральной гармонии. Весь дворец представляет собой стремление к совершенству через гармонию, эфемерное понятие для нас, но вполне конкретное для китайцев.

Гармония сопровождает китайцев на каждом шагу жизни и даже становится целью политики. Поэтому для глубокого понимания Китая важно осознать значение гармонии не только в рамках семейной жизни (например, гармония между супругами, основанная прежде всего на любви), но и в общественных межличностных отношениях между гражданами, а также между гражданами и властью.

Правительство считает своим долгом обеспечить социальную гармонию, продвигая определенные ценности, приписываемые социализму: процветание, демократию, цивилизованность, свободу, честность и братство. Все эти понятия ведут к гармонии, ведь их соблюдение гарантирует чистое общество, где нет места индивидуальному эгоизму и где укрепляется власть политики, которая кроме законодательной функции должна заботиться о благе общества. Коллективное следование перечисленным добродетелям обеспечивает социальный мир, политический консенсус и гармонию цивилизованной жизни — фундамент для прогресса и достижения всё более высоких уровней всеобщего благосостояния, экономического развития и власти политики, обеспечивающей лучшую жизнь для всех.

С незапамятных времен китайский народ придерживался этических отношений с человеческими ценностями, которые являются врожденными и проистекают из здравого смысла, неподвластного изменениям. Древние ритуалы, разработанные Конфуцием, были не чем иным, как системой ценностей, призванной гармонизировать общественную жизнь.

В «Ли цзи» («Книге обрядов») говорится, что именно заповеди общительности позволяют определить отношения между близкими и дальними родственниками, выявить причины подозрений и сомнений, различить сближения и расхождения, а также разъяснить, что правильно, а что нет. На протяжении 25 веков китайцы, следуя светским наставлениям Конфуция, культивировали добродетели своего организованного общества с едиными для всех законами, необходимыми для их защиты. Эти ценности предназначались не для человека как такового (как в христианстве), а для члена сообщества. Сам по себе человек ничего не значил. Его экзистенциальная ценность заключалась в том, что он был частью единого целого. Очевидно, что и сегодня добродетели, вдохновляющие китайских правителей, проистекают из общего чувства китайского народа.

Концепция проста: человек обретает силы и возможности для самореализации в коллективе, а не в индивидуализме. На протяжении двух с половиной тысячелетий Китай развивался, придерживаясь такого видения отношений между личностью и обществом. Именно поэтому китайцы, за редким исключением, не придают значения индивидуалистическим ценностям западных обществ, считая их разрушительными, а порой и опасными для общественного порядка и коллективной гармонии.

С точки зрения китайцев, проблемы с правами человека отсутствуют, если все в гармоничном обществе следуют установленным правилам. Зачем нужен преследуемый, а значит, и человек, чьи права ущемлены, если он соблюдает добродетельные нормы, одинаковые для всех?

Исходя из предпосылки социализма китайского типа, можно сказать, что он представляет собой поразительное новшество по сравнению с политическими системами прошлого, преодолевает старые формулы и приносит обильные плоды. Приверженцы марксизма, укрепленные ДНК, унаследованной из прошлого, создали политический продукт, который идеально соответствует потребностям страны и, более того, выдвигает ее на уровень мировой сверхдержавы.

Политическая формула доказала свою работоспособность, и мир поражен удивительным прогрессом Китая. Пока что это в основном экономические чудеса, в том числе и либерализация рынка, ставшего агрессивным, но вместе с тем богатым ценностями и инновационным по сравнению со старыми правилами Запада. В то время как последствия финансово-экономического кризиса продолжают ощущаться, а политические механизмы либеральных и всё еще капиталистических стран испытывают напряжение, Китай не только продемонстрировал свою устойчивость, но и готовность протянуть руку помощи партнерам, готовым сотрудничать и уважать его самобытность.

Социализм китайского типа привел к интересным экономическим последствиям. Частный сектор, насчитывающий 27 млн зарегистрированных предприятий (с капиталом в 165 трлн юаней, или €22 трлн) и 65 млн индивидуальных предпринимателей, то есть самозанятых бизнесменов и женщин, на долю которых приходится 50% всех налоговых поступлений страны, создает новую буржуазию, процветающую в режиме, который явно не либеральный, но и не социалистический в нашем западном понимании «настоящего социализма».

Способность руководства Коммунистической партии Китая трансформировать социализм в китайском стиле стала основой чуда, которое мы сегодня стремимся понять. Нет сомнений, что Китай уже 70 лет является коммунистическим государством, а его революция, как факт истории, была коммунистической. Однако к этой революции мы снова должны добавить определение «в китайском стиле». В отличие от советской революции под руководством Ленина, которая началась в городах с так называемого городского пролетариата (которого в Китае не существовало), китайская революция, возглавляемая Мао Цзэдуном, зародилась в сельской местности, с крестьянского субпролетариата. В этом вопросе Марксу нечего было возразить Мао и китайскому руководству 1920–1940-х годов.

Социализм китайского типа учитывал это важное различие между двумя концепциями социализма. Уже в начале прошлого века наметился «разлад» между ними. Очевидная идеологическая жесткость китайцев, проявившаяся особенно ярко в эпоху маоизма, завершившуюся «культурной революцией», несла в своих генах ДНК, отличную от других форм коммунизма и социализма. Уже тогда это был особый китайский стиль. Возможность заимствовать у либерализма и капитализма то, что может послужить социализму и будущему коммунизму, рассматривалась не как святотатство против марксистской мысли, а как необходимая эволюция.

Стоять на месте, бездействуя перед лицом революции, как это происходило в Советском Союзе, не исследуя эволюцию марксизма, означало и продолжает означать отказ от естественного течения эволюции политики и общества в целом. Немного богатства не повредит, и, если социализм по-китайски позволяет стране конкурировать с Соединенными Штатами за экономическое лидерство, это значит, что по мере развития и завоевания лидерства социализмом капитализм, который, безусловно, не сдастся без боя, явно переживает глубокий кризис идентичности и ценностей.

Эти размышления — лишь небольшой пролог к необходимой дискуссии, которая должна последовать со стороны политологов, социологов, философов и экономистов. Новый феномен на политической сцене XXI века, представленный китаизацией социализма, требует серьезного и компетентного изучения, свободного от привычных предрассудков. Нельзя недооценивать тот факт, что геополитика претерпела глубокие изменения. Центральная роль, вновь обретенная Китаем, его стремление идти в ногу с технологическим прогрессом и ударная сила его экономики изменили планетарный баланс.

Социализм и капитализм перестали быть незыблемыми и противоположными понятиями. О том, что текущее столетие станет «веком Китая», говорили с того момента, как к власти в Пекине пришла Коммунистическая партия. Преодолев противоречия политического и идеологического урегулирования, китайский дух тех революционеров смог привести нас туда, где мы находимся сегодня. Призыв Си Цзиньпина к созданию «сообщества единой судьбы» должен стать вызовом для всех по обе стороны Великой стены. Это вызов, который стоит обдумать и, возможно, принять.